Дуглас Коупленд - Generation Икс

Служанок она распустила, оставив одну девушку по имени Шарлотта. На территорию усадьбы было запрещено въезжать на машинах, а деревьям и цветам было позволено расти свободно, дабы не шумели газонокосилки. Секьюрити постоянно патрулировали вокруг усадьбы, а еще одна охранная служба должна была следить за караульными и не допускать расхлябанности. Ничто не должно было помешать ее ежедневной шестнадцатичасовой медитации.

В марте начался период молчания.

МУСОРОФОБИЯ:

обостренная чувствительность к швырянию мусора на землю.

Сад быстро зарастал. Строгая монокультура лужаек разбавилась нежными местными цветочками, сорняками и травками. Анютины глазки, незабудки, кервель, новозеландский лен смешались с травой, которая начала завоевывать покрытые гравием дорожки и тропинки. Ветви и бутоны долговязых, некогда роскошных, но теперь одичавших розовых кустов закрыли застекленный балкон; глициния удушила веранду; терновник и плющ выплеснулись над башнями, как закипевший суп. Сад в избытке заселила всякая мелкая живность. Летом верхушки травы постоянно оказывались в дымке солнечного света, усеянные глупыми вялыми бабочками, молью и мошками. В эту дымку ныряли голодные, охрипшие сойки и иволги. Таков был мир Линды. С рассвета до сумерек она молча и безучастно наблюдала за ним со своей циновки во внутреннем дворике.

Осенью, до наступления холодов, Линда куталась в шерстяные одеяла, которые приносила ей Шарлотта. Потом она следила за своим миром сквозь стеклянную дверь спальни. Зимой она видела спячку мира; весной – его обновление; а летом наблюдала за отчасти успокаивающим буйством жизни.

Так продолжалось семь лет; за это время волосы ее поседели, у нее прекратились менструации, огрубевшая кожа обтянула кости, а голосовые связки атрофировались, и она не смогла бы заговорить, даже если бы и захотела.

Однажды, когда период медитации Линды приближался к концу, далеко-далеко на другой стороне земного шара, в Гималаях, монах по имени Ласки читал номер немецкого журнала «Штерн», оставленный в местной деревне альпинистами. В нем он наткнулся на нечеткий снимок женской фигуры, похоже, медитирующей в запущенном пышном саду. Читая подпись, в которой описывалась жизнь молодой американской наследницы, обращенной в новую веру, Ласки почувствовал, что его пульс участился.

На следующий день Ласки, прилетев рейсом «Джапан эйрлайнс», приземлился в аэропорту Кеннеди. В одежде буддийского монаха и с матросским рундуком он являл собой странное зрелище, когда, крайне встревоженный пробивался сквозь толпу еврошвали, которую потрошила таможня уценненных авиарейсов. Ласки надеялся, что лимузин вовремя доставит его из аэропорта в имение Линды. Времени почти не оставалось!

Ласки стоял у стальных ворот и слушал доносящиеся из дома охраны звуки празднества; оно было в самом разгаре. Эта ночь, как он верно понял из заинтересовавшей его заметки о Линде в журнале «Штерн», была последней ночью медитации – караульные отмечали окончание службы. Бдительность была утрачена. Оставив рундук у ворот, Ласки тихо проскользнул вовнутрь и, никем не остановленный, пошел по освещенным закатом остаткам въездной дороги.

Яблони оккупировали злые вороны; голубые низкие кустарники льнули к его ногам; на надломленных стеблях клонили головы изможденные подсолнухи; у земли словно нити распущенной пряжи их облепляли улитки. Посреди этого великолепия Ласки остановился, чтобы переодеться: вместо темно-красной одежды восточного монаха он надел куртку сверкающего металла, которую вынул из рундука у ворот и принес с собой. Дойдя до дома Линды, он открыл входную дверь и вошел в прохладное, темное безмолвие, свидетельствующее об изобилии редко используемых комнат. Поднялся по широкой центральной лестнице, крытой черно-красным ковром – цвета гранатового сока; повинуясь интуиции, миновал много коридоров и оказался в спальне Линды. Шарлотта, празднующая с караульными, не увидела на экране его вторжение.

Потом во дворике он заметил усохшую фигуру Линды, которая смотрела на янтарное солнце, наполовину ушедшее за горизонт. Ласки прибыл вовремя – период молчания и медитации Линды заканчивался через несколько секунд.

Ласки посмотрел на нее, такую молодую, но превратившуюся в древнюю старуху. Ему показалось, что тело ее едва не скрипнуло, когда она повернулась к нему лицом – глубоко изнуренным, совершенно больным, похожим на скукоженный резиновый матрас, слишком долго пролежавший на солнце.