Александр Трокки: Молодой Адам

Я знал, что ей было любопытно, почему я так быстро согласился, и, возможно, её это позабавило. Её лицо приобрело странное выражение, а на выступавших по-монгольски скулах появился румянец. Я заметил это ещё утром, когда она развешивала бельё и вдруг, оглянувшись, заметила, что я на неё смотрю. Пока она заваривала чай, она улыбалась и напевала так же, как когда она слушала мою версию того, как женщина оказалась в воде. Я догадывался, что она знает о моём к ней интересе.

Она принесла чашки и поставила их на стол, а потом вернулась за чайником, и, наконец, снова села на своё место.

Я скручивал сигарету и пытался казаться непринуждённым, но, на самом деле, я был насторожен и не знал, как далеко мне можно зайти. Лесли читал утреннюю газету с видом болезненного недоверия на лице, а мальчуган держал перед собой журнал комиксов и под столом по-детски качал ногами.

Всё это, плюс тот факт, что мы были отделены от окружающих двумя газетами, подсказало мне интересную идею.

Конечно, я рисковал, и, возможно, ошибался насчёт всего произошедшего, но, в любом случае, я не думал, что она меня выдаст. В конце концов, она была женщиной — женщиной, которая выросла на баржах. Я смотрел на лёгкую струйку пара, поднимавшуюся из чайника, стоявшего на плите.

Медленно, очень медленно я придвинул к ней свою ногу, и затем, приподняв штанину, стал гладить обнажённой голенью её ногу нежно вверх-вниз. Её тело было тёплым, кожа немного грубой. У меня было время всё прочувствовать. Я смотрел, как румянец поднимается от её шеи к щекам, видел, как она замерла, чувствовал, как её тело дрожит, а она притворяется, что ничего не происходит. Минуту мы сидели в состоянии эзотерического транса. Передо мной её профиль: немного приподнятый подбородок, открывающий чёткую чувственную линию её шеи, её напряжённые, как две ракушки, ноздри, и её правая рука на столе поигрывающая солонкой. Следующую минуту я сохранял своё положение, нежно массируя своей голенью её обнажённую плоть. Рядом шуршали газеты, Лесли кашлял, а чайник на плите свистел всё сильнее.

Я нетерпеливо положил руку на её правое колено и забрался под платье. Её кожа была тёплой, мягкой и упругой. Дыхание Эллы участилось. Она не решалась на меня взглянуть. Я нежно гладил её, мои пальцы пробуждали желание, и это нетерпение было вызвано сознанием того, что моё наступление может ни к чему не привести, в любой момент нашу связь может оборвать непроизвольное движение одного из возможных свидетелей. В этот момент мои пальцы коснулись запретной ткани её старомодных трусиков. Кончики моих пальцев погрузились в её плоть. Одновременно я чувствовал, как она опустилась вниз невероятно медленно и невероятно тяжело. Она скользнула на деревянном стуле так, что её тело едва заметно приподнялось навстречу моим пальцам.

В этот момент она на меня посмотрела. Это был почти ненавидящий взгляд, но вместе с тем наполненный страстью. Я вдруг почувствовал, как глупо смотреть на неё и находиться так далеко.

Я уверен, она чувствовала то же самое, но, на её взгляд, это было похоже на предательство. Я попытался разубедить её, взглянув многозначительно на двуспальную кровать, где она спала с Лесли. Но эффект оказался противоположным тому, которого я ожидал. Она быстро выдохнула сквозь напряжённые ноздри и освободилась от моих пальцев, исследовавших её тело, в то же время она отодвинула свою ногу от моей медленным рефлекторным движением. Сильными пальцами левой руки она схватила моё запястье и оттолкнула мою руку. В таком встревоженном состоянии она, должно быть, толкнула ребёнка, потому что нашу идиллию вдруг нарушил его голос: «Эй! Перестань толкаться, мам!» И Элла всплеснула руками над столом. В этот момент Лесли отложил газету и сказал: «Так, Джо, если ты допил свой чай, то за работу».

Элла была возбуждена и смущена. Она собирала чашки и велела ребёнку перестать орать, если он не хочет, чтобы его выпороли. Я встал и сказал Элле спасибо за чай, но она только прошептала что-то в ответ, не оборачиваясь. Она скребла ножом кастрюлю из-под картошки, и я не мог разглядеть её лицо.

На палубе воздух был холодным и серым, а за сараями кирпичная заводская труба была окутана стойким грибообразным облаком исходившего из неё жёлтого дыма. Лесли сплюнул за борт баржи и отложил свою трубку.

— Пойду её заведу, — сказал он и снова спустился вниз.

Я отвязал канаты, и вскоре мы выплыли на середину реки и направились ко входу в канал. Вода была спокойной и пенистой, и, казалось, волны то льнули к барже, то разбегались от неё, оставляя на поверхности россыпи пенных плевков. Время от времени на некоторой глубине мимо проплывали пёстрые поплавки. Мы редко встречали какое-нибудь судно на своём пути. Позже, когда небо стало похоже на грязную линзу, Лесли напряжённо всматривался в бухту, из которой мы уехали, наверное, запоминая то место на воде, откуда мы вытащили труп женщины.