Хелен Уолш - Низость

Мэлли и Кев выплевывают слова автоматными очередями. Как маленькие девочки на спидах. А флуоресцентный желтый пот на роже Мэлли начинает светиться. Едва он стирает один глянцевый слой рукавом рубашки, как кожа производит новый залп. У него расширившиеся и одичалые зрачки, совершенно закрывшие радужку. Я задумываюсь, не так ли выглядят люди перед самопроизвольным возгоранием. Однажды я видела это в документальной записи. Меня это реально потрясло. Тело сгорает до лобка, злосчастные останки валяются в дверях, кухнях, на лестницах. Представляете: приходишь домой и находишь ноги подружки на полу перед телевизором. Без единого пятнышка. В юбке и тапочках. А там, где должны быть туловище или голова — только куча пепла. Нет даже грудной клетки или черепа. Один пепел. Я не спала несколько недель, посмотрев такое. Стоило мне почувствовать сильное сердцебиение или мне делалось немного жарко, как я убеждала себя, что я вот-вот взорвусь. Что мое тело непроизвольно мутирует в самовозгорающуюся печь. И однажды от меня останется одна лодыжка, каковую папа обнаружит разлагающейся в своем кабинете.

Я подстраиваюсь на волну разговора, который неуправляем, будто они просто выбрасывают каждую мысль, что разрождается в их мозгу, и пытаются составить из оных некую дискуссию. Темы, не имеющие друг с другом абсолютно ничего общего, наползают одна на другую.

На Джеми кокос оказывает совершенно противоположный эффект. Погружает его в молчание. Он уходит в себя, становится зрителем. Просто сидит как прикованный, а по лицу растекается блаженно сангвиническая улыбка. Я прикуриваю сигарету, мы курим на двоих, быстро вытягивая ее до самого фильтра, и никотин вместе с кокосом возвращают мои потроха к жизни. Я бегу в ванную, разминувшись с Си-ном в коридоре. Он переодел рубашку. Он бросает в мою сторону нервозную улыбку, и, открыв дверь в ванную, я понимаю, в чем дело. Там воняет дерьмом. Зажимаю нос, закрываю сиденье сральной бумагой и опустошаю свои внутренности одним энергичным махом. Чувствую, что стала на несколько килограммов легче. Рассматриваю субстанцию в унитазе, прежде чем смывать, и испытываю удовлетворение от количества токсинов, от которого избавился мой организм. Мою руки и брызгаю комнату «Кельвин Кляйном». Когда я возвращаюсь в гостиную, ребята на ногах, суетятся и рвутся гулять.

Мы подъезжаем к дому Джеми, и Син инструктирует таксиста просигналить пару раз. Однотонный гул проникает, заставляя распахнуться шторы, за которыми телевизоры лучатся своим нездоровым светом. Я задумываюсь о всей той жизни, что разворачивается за голубоватым катодным свечением. Вихрях забот и разбитых грез. Джеми и Билли тоже росли за такими шторами.

— Ниибацца бестолковый у тебя братец, — заявляет Син, качая головой. — Хуже, чем на хуй Джуди. Сходи и приведи его, ладно?

Джеми храбро закатывает глаза и выскакивает из машины. Я не хочу оставаться в такси с этой троицей. Выхожу вместе с Джеми.

— Э, тебя-то куда черт несет? — осуждающе сплевывает Джеми.

— Поздороваться со старшим поколением.

— Эээй, эй, Милли, а ну-ка сядь на место. У нас нет на это времени.

Я пожимаю плечами и поворачиваюсь на сто восемьдесят.

Орава малолетних хулиганов скучковалась у костра, разожженного в металлическом барабане. Двое из них потягивают сидр из бутылки. Завидев нас, они выстраиваются в ровную линию, согнулись, скрестили руки и сияют улыбочками, словно этакий хор мальчиков-зайчиков. Позади них, на заборе Джеми сидит и курит девчонка, на ее лице нарисована фантастическая гримаска. Мы проходим мимо этого отряда, и я провоцирую отпустить какое-нибудь хамское замечание.

— Помогите малому! — затягивают они в унисон.

— А где ваш малый? — интересуюсь я.

— Ушел в бордель, — парирует самый старший. Его сообщники громко ржут. Девчонка фыркает.

— Простите, ребята, вы знаете правила: нет малого, не будет пенни.

— Эээй, брось, дай фунт, нет?

Джеми уже на полпути к своей дорожке; покачивая головой, он что-то бормочет про себя.

— Вам пора в кроватку, — говорю я, ускоряя шаг, чтобы нагнать его.

— Приглашаешь? — они снова гогочут. — Вообще-то ты не в моем вкусе, зайка.

Досада на лице девчонки сменяется улыбкой. Ей не больше четырнадцати. Простенькое, невыразительное личико под некрасиво взбитыми желтыми волосами. Но сисяры — сисяры мощные. Я пробую ей соблазнительно подмигнуть, но моя попытка проходит мимо нее. Стыдно, ей-богу.

Семейство Кили живет в одном из тех домов, где парадная ведет прямо в гостиную, и первое, кого я вижу, когда вхожу, это мистер Кили, сидящий перед крошечным камином, и в лицо ему мерцают региональные новости. Над ним колышется туча сизого дыма. У меня сводит живот от теплой ностальгии, когда я вижу его. У него потрепанное временем и испещренное морщинами лицо, красноречиво рассказывающее о жизни, полной тяжкого труда и деликатной снисходительности. Его глаза до сих пор ясные, молодые, блестящие несокрушимой жизнерадостностью, которая перешла в глаза его сыновей.