Георгий Злобо - Румбо

Как бы не так.

— Румбец! Лезь, а то я щас брошу! — стиснув зубы, прорычала 3оя.

Он подлез, вцепился в неё руками, брыкаясь, подтягиваясь, сбивая кожу о бетонный бордюр — и вот вылез, наконец, повалился наземь, хрипя искореженным ртом.

— Бляха-муха… а она не тонет! — девушка с интересом посмотрела на лестницу, которая, будучи приставлена к краю, стояла, как вкопанная, словно приглашая обратно.

— Эта лесенка жизнь мне спасла… — подползая, едва не прослезился Румбо.

— Да брось ты, жизнь спасла… вон она стоит тут как тут… Кто-нибудь увидит и решит спуститься… и писец ему тогда! — 3оя хулигански хохотнула.

— Но ты же предупредишь его? — поднял голову Румбо.

— А что толку? Я и тебя предупреждала, однако же, ты не послушал… так отчего ты решил, что другой послушает?

— Ты? Ты меня предупреждала?! Когда это?

— Забыл, как я говорила: давай лучше останемся в Красной Комнате — неизвестно, что ждет за дверью.

— А если теперь… я передумал?

— Чего передумал?

— Если я хочу вернуться к тебе?

— Хех… теперь уж поздно. Ты можешь вернуться в Красную Комнату, только если кто-то вывел тебя оттуда: как это сделал со мною ты. Поэтому я — могу вернуться. А тому, кто вышел по собственной воле, назад дороги нет.

— Но ты… так до сих пор и не вернулась туда?

— Почему не вернулась? Вернулась. Я же объясняла тебе: Красная Комната не кончается за порогом. Она всегда с тобой. Как любовь. Но ты от любви моей отказался: кого же винить теперь в этом?

— Прости…

— За что прощать? Пока ты барахтался в Сиреневой Пыли, очередной воздыхатель уже успел вынести меня на руках к обрыву…

— Врешь!

— Падлой буду. Вот буквально только что.

— И где же он?

— Где… в Караганде… — она многозначительно посмотрела вниз, отряхнулась и, покачивая бедрами, скрылась за дверью.

Эта «Караганда» так неприятно покоробила Румбо, что он какое-то время тупо смотрел перед собой, даже не задумываясь о том, что снова остался один. Наконец, осознав это, побрел к двери.

По дороге взгляд упал на собственную грудь и обнаружил новую отметину: шов от вскрытия пересекали теперь вдавленные полосы узоров, впечатавшиеся в плоть, когда прижимался он к лестнице, желая обрести опору.

А вот и дверь.

Когда он ногой распахнул её, вынося на спине женщину, дверь подалась как картонная. Теперь, при ближайшем осмотре, она оказалась стальной, и зловеще тяжелой на вид.

Что если попытаться снова открыть её?

Красная Комната ведь никуда не делась: она была там!

Румбо подналег на дверь, отворил и вошел.

Он очутился в продолговатом помещении без мебели с тусклой лампой и маленьким окном под потолком. Стекла в окне не было, но частая решетка почти полностью перекрывала видимость. Под окном спиной к Румбо стоял человек в мундире. При появлении Румбо, он развернулся. Сухощав, приземист. Землистое лицо с парой узко поставленных, словно выцветших глаз. Ботинки какие-то странные… копыта, что ли?

— Документики ваши попрошу! — явственно вымолвило копытное, приближаясь и протягивая словно для подаяния мозолистую длань.

— Чего… — язык повернулся с трудом.

Облик урода в мундире будил в Румбо странное чувство узнавания: словно стучал в дверь памяти, дергал ручку, но та не поддавалась.

Он точно видел его; притом, видел недавно… но где?

— Документы попрошу! — в голосе мутанта клацнула сталь браслетов.

— Какие документы, командир… — Румбо устало сощурился, — я ж голый. К тому же, давно уже мертв… Меня зовут Румбо. Номер кузова — 6659671 — на ноге посмотри…

— Раз ксивы нет, придется задержать до выяснения, — развел руками служивый и, ловко оттеснив Румбо корпусом, выскользнул в приоткрытую створу, лязгнув снаружи засовом.

Затихающее цоканье.

Заперт.

Оцепенел на миг.

Затем бросился на стальную стену, ударив в неё всем телом.

Без толку.

Даже не шелохнулась.

Постоял с минуту, а затем истерический смех раненым вороном забился в опустевшей груди.

Что же это за кошмар, и где конец ему?!

Хотел вернуться домой, а вернулся в застенок.

Но разве Красная Комната не обещала стать его застенком?

Хотя… это был такой сладкий застенок… не следовало ли из двух зол выбрать меньшее?

Но не так ли поступал он всякий раз до сих пор? Не слишком ли часто подавлял в себе протест, волю к сопротивлению? Не вошло ли у него в привычку вслушиваться в нашептывания малодушных фобий, вместо того, чтобы смело и яростно жить без тени сомнения?