Джек Керуак - И бегемоты сварились в своих бассейнах (And the Hippos Boiled in Their Tanks)

– Давай встретимся в баре на Пятьдесят третьей улице, – сказал я. – Жажда замучила.

– Договорились.

Выходя из музея, я вновь заметил педика – он беседовал с каким-то парнем в холле.

В баре я занял столик в углу и заказал бутылочку «Шлица». Официант поставил ее передо мной на белую скатерть с несколько снисходительным видом. Ему явно не нравилось, как я одет. Не понимаю, почему люди так переживают из-за одежды. Я стал об этом думать, но мысли об убийстве продолжали крутиться в голове.

Вдруг захотелось есть, и я заказал рубленый бифштекс. Официант подал столовое серебро, белую салфетку и стакан воды. В зале было прохладно и уютно, как в винном погребке, чувствовалась стильная истсайдская атмосфера. В ожидании обеда я стал рассматривать публику, потом попросил двойной бурбон и выпил его в два глотка. Ел я лениво и рассеянно, будто слишком налегал на мартини перед ужином.

Фил пришел, когда я уже потягивал пиво. В дверях он огляделся, я помахал рукой.

– Я проголодался и поужинал без тебя.

– Да ладно, не оправдывайся, – сказал он. – Я сам умираю с голоду.

– Нет проблем.

Фил заказал то же самое и бутылку пива, а я – еще один двойной бурбон.

Официант уже иначе относился к нашему столику. Он стал говорить «сэр» и стремительно кидался к пепельнице, опорожняя ее и протирая влажным полотенцем.

– У меня осталась десятка от дядиных денег, – сказал Фил. – Думаю, мы можем смело ее потратить.

– Отлично.

Он доел и оплатил чек. Мы вышли на Пятьдесят третью и направились на восток к Третьей авеню, там зашли в дешевый салун и сели к стойке.

– Между прочим, Дон Бирнам в «Потерянном уик-энде» как раз тут напивается, на Третьей авеню, – заметил я.

Фил заказал два виски, и мы выпили. В распахнутую дверь бара врывался прохладный вечерний ветерок. Фил заметно нервничал. Он то и дело повторял, что пора идти домой, а я говорил ему о Болдье из «Великой иллюзии» и его белых перчатках.

Недалеко от нас за стойкой сидели двое солдат, выглядевших так, словно провели зиму на североафриканском фронте. Один из них все оборачивался, а потом наклонился ко мне и спросил, есть ли в городе бордели. Я написал ему адрес.

– Не знаю, может, его уже прикрыли, но сунуться стоит.

Другой солдат заговорил с Филом и спросил, нравится ли ему торговый флот.

Филип ответил, что там здорово, а потом встал и протянул мне руку.

– Ладно, Майк, пока.

Я вздрогнул от неожиданности.

– Пока.

Он вышел на улицу, я выскочил за ним, забыв на стойке сдачу и сигареты. Он остановился, вынул руку из кармана и снова протянул мне. В руке остались монетки, и при рукопожатии несколько со звоном упало на землю. Фил посмотрел на свою ладонь, перевернул ее, высыпая остальные.

– Я подберу.

– Хорошо. Пока, Майк.

– Пока, Фил.

Он направился к Шестидесятой улице. Я смотрел вслед, и мне хотелось догнать его, еще раз попрощаться. Он скрылся за углом, шагая целеустремленно, словно на работу. Я вернулся в бар, потом вспомнил про деньги на тротуаре и вышел их подобрать. В баре я взял пива и сел в пустую кабинку.

Это было самое одинокое пиво в моей жизни.

Я стоял на Третьей авеню, совсем один, в конце летнего дня. Над головой грохотали поезда, мимо проносились грузовики. Я стоял совсем один, все было кончено.

В тот момент я решил снова отправиться в дальний путь, повидать холмы Пенсильвании и сосны Северной Каролины. Я раздумывал об этом и вдруг увидел Фила. Он бежал ко мне. Я кинулся навстречу.

– Что случилось?

Фил вытащил из кармана окровавленный платок и протянул мне.

– Я не знаю, что с ним делать, – сказал он. – Вот, возьми.

– Зачем?

– Это его платок.

– Ага.

– От него нужно избавиться.

– Нет проблем, – сказал я, взял платок и бросил в канаву.

Мы оба вдруг расхохотались, истерически, как ненормальные, страшно довольные, что встретились еще раз.

– Посидим в баре? – предложил я.

– Давай.

Мы зашли в другой бар на Третьей авеню и выпили еще. Вокруг толпились завсегдатаи, бармен был толстый, с ирландской физиономией.

– Мне пора, – все повторял Фил. Потом сказал: – Меня тошнит от белых перчаток, – и поднял растопыренные пальцы. – Я слаб, они жгут мне руки.

На душе было скверно. Мы только начинали понимать, что произошло.

– Я тебя провожу.

Мы выпили еще и отправились в путь. Разговор не клеился. То один, то другой начинал фразу и обрывал ее. Нам было что сказать, но некуда – воздух давил, не пропуская слова.