Джозеф Коннолли - Отпечатки

— Самое страшное, — печально продолжала она, — что, по-моему, все теперь говорят о том, чтобы уехать, потому что — ну, просто потому, что абсолютно все говорят о том, чтобы уехать. О боже. Ладно. Он настроен решительно. Совершенно уверен. Знаешь, что он сказал мне, Джейми? Вчера вечером. Почему мне и надо было с тобой поговорить. Так настоятельно. Выпивка, ну — ее я увидела только сейчас. Только сейчас. Я подозревала, о да — он много дней не ел «Фрутгамс». Но я старалась об этом не думать. Совсем как ты. Но сегодня, ну — мне полагалось это увидеть, понимаешь: теперь мне положено знать. Итак… это, это ново. Но вчера вечером он сказал мне, что за последний год отказался от трех ролей в Уэст-Энде. Трех. Отказался. Почему, спросила я: почему, ради всего святого? Из-за этого дома, ответил он. Из-за этого места. Как он мог выступать на сцене каждый вечер, если каждый вечер мы ужинали здесь? Он знал, видишь ли, насколько это важно. Ладно. Он сказал, что теперь не откажется — согласится на любую роль, которую ему предложат. Беда в том, что… если пойдут слухи, что он так же ненадежен, как раньше, ну — ему ничего не достанется, так? Мы вернемся туда, откуда начали. А слухи пойдут , правда? Потому что так всегда бывает. О боже. О боже. А театр, знаешь — он его в последнее время поглотил. Снова заполнил его — овладел им, как прежде. Знаешь, Джейми, — это звучит глупо в контексте, ох — этого ужасного, ужасного Сочельника, но… он так и не свыкся с тем, что его пьеса так и не была поставлена. Ну, помнишь: «Отпечатки». Он вложил в нее душу и сердце, понимаешь, — и она была хороша, правда? Как по-твоему, Джейми? По-моему, хороша. Я правда думала, что она очень хороша. Ну ладно. Он явно решился не мытьем, так катаньем как-то пролезть обратно в театр — говорит, что больше не может жить в изоляции. Изоляции! Господи, Джейми, — ведь смысл всего этого — он был в обратном! Изоляция… Ладно… он говорит, что пора переехать поближе… к настоящим людям. Настоящим людям. Так он говорит. Ну. Я, конечно, отправлюсь, куда он пожелает. Но если он пьет… что ж, тогда нет смысла. Это его просто убьет, знаешь. Очередной отказ. Ему так нужно что-то — знаешь, он даже пошел к Уне — а она дала ему понять, что больше не хочет иметь с ним ничего общего. И, господи боже, — едва ли она могла ему об этом сказать бессердечнее. Она сказала, что не желает — ты только послушай, Джейми: не желает «бередить старые раны». О боже. Ты только представь, каково ему было!.. С такой обидой мне рассказывал…

Джейми растерялся. Ему казалось, что он наблюдает излияние — выслушивает монолог, — но ни капли ни в чем вообще не участвует.

— Прости, Джуди, — а что именно — при чем, гм, — при чем тут Уна?

— Гм? А, Тедди и Уна, между ними кое-что было давным-давно. Не здесь, конечно, — о нет, не здесь. До того. Она была не единственной. Когда он пил, у него таких было много. И мальчиков тоже, кстати: не редкость при его-то профессии. Вот еще кое-что, к чему мне, видимо, придется привыкать. О господи. Не знаю, смогу ли. Все заново…

Джуди впала в глубокую печаль и задумчивость — но тут же очнулась, будто внезапно вспомнила, что хотела рассказать что-то ужасно забавное.

— Ах да, Джейми, — и вот еще: он, Тедди, наконец-то решил переменить фамилию. Ну, точнее — подсократить. Он сказал мне — если ты искренне, если ты правда веришь, Джуди, что однажды увидишь мою фамилию на афишах, — ну, она просто обязана быть получше, чем Лиллихлам, так? Я же говорю, у него бзик… Ладно. Отныне, говорит, он станет Тедди Лилли. Или даже Тедом. Тед Лилли. Он еще не решил…

А затем она расплакалась — так бурно и быстро, что Джейми просто не мог это предвидеть. Он успел лишь отвести в сторону горящий конец сигареты, прежде чем она обрушилась на него, и теперь с удивлением ощущал, как грудь его мощно содрогается в унисон с тяжелыми и глубокими всхлипами Джуди.

— И… — умудрилась выдавить она через некоторое время, по-прежнему зарывшись лицом Джейми в плечо. — У меня опухоль. В груди. Тедди говорит, что я придумываю, но я не придумываю. — Она подняла на него влажные и покрасневшие, опухшие, но все еще напряженные светло-голубые глаза. — Хочешь… потрогать ее, Джейми?.. Мою опухоль? Хочешь ее потрогать, Джейми?

Джейми не двинулся с места. Он продолжал гладить ее туда-сюда по спине и издавать, вероятно, утешительные звуки. Он по-прежнему смотрел на дальнюю часть стены: внимательно разглядывал точку, в которой, смотрите, луч света пересекал подоконник.