Крэг Клевенджер - Человек-змея

На протяжении четырнадцати месяцев санитар измывался над семью пациентами, пока его не застукали.

Во время первого визита в рекомендованную невропатологом клинику я увидел парня, который жил по соседству. Звали его Бретт, он был на пару лет старше меня. В школе я встречал его в кафетерии: он всегда ел один и листал журналы. Семья Бретта жила в большом доме в одном квартале от нашего жилого комплекса. Каждые выходные я видел парня во дворе с газонокосилкой в руках. Лужайка перед домом огромная, Бретт обрабатывал её методично, ряд за рядом — весь потный, отбивался от лезущих в глаза мошек и перекладывал влажные зелёные обрезки из холщового накопителя в мусорный бак.

Иногда на крыльце сидела женщина, сильно загорелая, в шортах, резиновых сланцах и завязанной на груди узлом блузке. Голос у нес был высокий, пронзительный, как у любительницы псовой охоты, так что время от времени я слышал визгливые «пошевеливайся», «сорняки», «увалень».

В фойе, где нас с папой должен был ждать доктор Гейнз, я заметил мать Бретта. Уткнувшись в журнал по садоводству, она не обращала на нас ни малейшего внимания. Отец сидел подперев голову руками, на правой ладони повязка: «чёртова железка через грёбаные перчатки порезала», и буравил взглядом невидимое отверстие в серой стене здания.

Дверь одного из кабинетов открылась, и медсестра подвела Бретта к матери. Мой сосед в тёмных, закрывающих пол-лица очках, в руках бумажный стаканчик с водой.

— Пару часов у него будет сильная жажда, — объясняла медсестра женщине. — Давайте ему побольше воды, и на солнце пусть сегодня не выходит. В конце дня заторможенность пройдет.

Я ещё пару раз видел Бретта в больнице, всегда в тёмных очках и какого-то полуживого. Странно, лужайку он косит без очков и весьма проворно. Зачем он ходил в эту клинику, не знаю: в школе мы никогда не разговаривали, и Бретт не показывал, что меня узнаёт.

Доктор Гейнз спрашивал про головные боли, школу, семью, друзей. Что я думаю о маминой болезни? Мы с ней близки? А с папой? Хочу ли я стать похожим на папу? Как попал в арестный дом?

Тут же вспомнились вопросы, которые задавал инспектор, курировавший меня во время первого условного срока за воровство. Тематика совершенно одинаковая, ничего оригинального:

Родители.

Братья/сёстры.

Друзья.

Девочки.

Школа.

Любимые предметы.

Нелюбимые предметы.

Ранее перенесённые заболевания.

Наркотики.

Дисциплина.

Можно подумать, что все интерны округа, инспекторы и координаторы занимались по одному учебнику. Верхний свет такой яркий, что, когда доктор Гейнз начал показывать кляксы по тесту Роршаха, я даже не догадался спросить, что он сам в них видит. Мне было не до того: мысленно нумеровал вопросы, составляя пропорцию более подходящего и безопасного в данный момент ответа.

— Джон, — доктор Гейнз поднял карточку с чёрной кляксой, — скажи, пожалуйста, что ты видишь?

Я покачал головой.

— Подумай, на что это похоже. Не спеши.

— На чёрную кляксу.

Как я впоследствии узнал, это называется маргинализация, когда человек заведомо неверно отвечает на вопросы, чтобы исказить результаты экспертизы. Хотя доктору Гейнцу я не врал. То же самое я сказал о других карточках, потому что действительно видел только черные кляксы.

— Джон, — доктор смахнул со стола карточки, снял очки, зажмурился и ущипнул себя за переносицу, — без твоего участия мы ничего не добьёмся.

Равнодушная сниходительно-угрожающая интонация взрослого. На такое я давно перестал обращать внимание, однако слова «специальная программа» и «школа коррекции» быстро вернули меня к реальности.

— …за плечами школа коррекции и арестный дом, а сейчас проблемы с успеваемостью. Страшной головной боли, о которой ты рассказывал, невропатолог подтверждений не нашёл. Догадываешься, какие выводы напрашиваются?

Ни о чём подобном я не задумывался, но этот вопрос поставил в тупик. Я злился, что не вижу на листочке ничего, кроме чёрной кляксы. Я снова чувствовал себя дебилом из школы коррекции.

— Можно я её нарисую? — в полном отчаянии проговорил я.

— Хочешь изобразить свою ассоциацию? Замечательно! — Доктор Гейнз развёл руками, явно ожидая продолжения.

Карточки лежали на столе аккуратной стопкой, однако клякса так и стояла у меня перед глазами — чёрная, симметричная, словно бабочка на лобовом стекле летящего по дороге автомобиля. Глядя в прошлое, легко говорить, а тогда мне даже в голову не пришло сказать: «Она похожа на бабочку».