Крэг Клевенджер - Человек-змея

— Настоящий, — проворчал я.

— С тобой никто не разговаривает! — рявкнул коп и начал издеваться, что отрежет палец и в пластиковом пакете приложит к вещественным доказательствам. Затем достал дополнительную карточку для отпечатков и в графу «Особые приметы» вписал: «Лишний палец».

— Палец не лишний, — поправил я.

— Ты что, хочешь испортить мне жизнь? — У него отглаженная форма, едва ли не выпирающие из рукавов бицепсы, чёрные кожаные перчатки.

— Нет.

— Я спрашиваю: ты что, хочешь испортить мне жизнь, парень?

— Нет, сэр.

— А мне кажется, хочешь. Так, снимай шмотки и рубашонку свою фильдеперсовую тоже!

Инспектор сорвался на крик, но я, находясь всего в метре от него, ничего не слышу, никого не вижу, ничего не чувствую, просто не понял, что от меня требуется.

— Парень, хватит глаза таращить, раздевайся!

Мои вещи на металлическом табурете, и два копа в хирургических перчатках вывернули их наизнанку, ощупав карманы, швы, подкладку. Затем взялись за меня. Сначала маленьким фонариком просветили уши, ноздри и рот. «Высунь язык. Теперь подними. Поверни в сторону и придержи. Теперь поверни в другую сторону. Положи левую руку на яйца и приподними». Я послушно поднял шары, а копы продолжали осмотр. «Наклонись и разведи ягодицы. Покажи левую ступню. Ты что, не знаешь, где лево, где право? Давай не задерживай нас! Теперь подними правую». Словно ловящие блох шимпанзе, они просмотрели мне голову и под конец выдали джинсы, рубашку и полотняные шлёпки наподобие больничных бахил. Куртка, пояс и ботинки остались у регистратора.

Папина реакция на мой страх перед хулиганами гнала в бой. Сила, возраст и количество противников значения не имели, я дрался с ними, потому что ни один хулиган не бил меня дольше и сильнее, чем отец. Здесь ситуация иная. Вызывающее поведение ни к чему хорошему не приведёт: эти ребята не шутят и не блефуют. Всё это я хоть и не сразу, но понял, со временем научился вести себя незаметно и не драться, потому что это практически одно и то же, а в тюрьме привлекать к себе внимание абсолютно ни к чему. По-другому нельзя, порой нужно быть покорным, раболепным, подобострастным.

— Джон Уинсент, — окликает стоящий передо мной коп.

— Да.

— Тут не дакают. «Да, сэр», «Нет, сэр». Попробуем ещё раз. Джон Уинсент?

— Да, сэр!

Коп улыбнулся, наклонился к моему уху и, обдав жгучим запахом чили, прошептал:

— Я знаю твоего папашу.

Двадцать часов спустя пришла мама с залогом. Заседание суда состоялось через три недели, 29 декабря 1972 года. Как малолетке, впервые совершившему правонарушение, мне дали три месяца условно. «Больше на глаза не попадайся!» — вместо напутствия сказал судья.

В первый раз я провёл в тюрьме полдня и, можно сказать, не поплатился за то, что плюнул в полицейского. На следующий день по дороге из школы ко мне пристали старшеклассники. Соотношение сил пять к одному, трое пешком, двое на велосипедах; все не старше пятнадцати. Командовал парадом крепыш на голову выше меня, откуда-то знавший моё имя.

— Эй, Джонни! — позвал он. — Покажи нам руку!

Я поднял палец в неприличном жесте.

— Это ты мне показал вот так? — наступал готовый к драке крепыш, а я думал только о том, насколько он ниже тех копов.

Я покачал головой.

— Да ладно, я видел, ты палец поднял. — Крепыш толкнул меня в грудь, но с ног сбивать не торопился. А у меня благодаря многолетней папиной тренировке даже пульс не участился.

— Ну, каждый воспринимает жесты в меру своей испорченности.

Когда ломается нос, первые полсекунды слышен сухой хруст хряща, а потом треск, будто где-то далеко из автомата стреляют. Страшная канонада эхом отдаётся в ушах, кажется, ещё один выстрел — и голова рассыплется. Потом падаешь на землю, на миг слепнешь от поцелуя с асфальтом, а на затылке набухает огромная шишка. Мне нос сломали дважды, и не по трагической случайности, просто длинный язык подвёл. С опытом приходит понимание, как люди дерутся и зачем. Крепыш-старшеклассник не ожидал, что его удары окажутся столь точными, а я буду стоять как вкопанный с пустой, нагревшейся от солнца бутылкой из-под лимонада. Старшеклассники разбежались, а я, истекая кровью, побрёл домой.

К врачам папа обращался лишь в самом крайнем случае и больше всего бесился, когда приходилось платить за пустой визит: «Ничего серьёзного. Рекомендую постельный режим и обильное питьё. Если улучшение не наступит, приходите снова». Однажды, оступившись со стремянки, Шелли пролетела полтора метра и упала на кухонный пол. Целых пять недель моя сестра не вставала с постели, снимая боль при помощи пузыря со льдом и болеутоляющих неизвестного происхождения, которые достал папа. Наконец ей полегчало, и, прихрамывая, она пошла в школу. Хромота так и не исчезла, а через несколько месяцев началось кровотечение, никак с месячными не связанное. Остановить его удалось только доктору, который сказал, что у сестры никогда не будет детей. От мысли, что Шелли можно было помочь, папа стал пить ещё сильнее, однако через два года ситуация повторилась, только с мамой…