Михаил Уржаков - Дом, который построил Майк

Там, около дверей посольства, они и были удачно остановлены прицельными выстрелами очень нехолостых патронов парней из «зеленых беретов».

Такие дела.

В произошедшей суматохе матери Юнг удалось через трупы пробиться к решетке посольства. Крича что-то на понятном только ей языке, она затолкала в руку одному из охранников справку о геройской смерти мужа за свободу и независимость родного Вьетнама. Она знала, что за решетку в первую очередь пропускали или семьи погибших героев, или того, кто каким-то образом был связан с Сопротивлением. Поэтому отец Тима, сам того уже не зная, спас жизнь своей маленькой семье, жене (и сыну в дорожной сумке «Сэмсонит»).

Огромного роста солдат, с добрыми глазами, с плоским, тупым черепом, с лицом, молоченым горохом вьетнамской проказы и непостоянством текущей военной жизни, чертыхаясь и матерясь на своем понятном только ему английском языке, помог втащить груз на крышу посольства и с размаху забросил Тимкино мало уже что ощущавшее тело в вертолет.

Этот рейс был последним, и в эту железную банку набилось в два раза больше дальневосточных вьетнамских сельдей, чем необходимо.

Мать сидела на сумке, смертельно, до синевы в суставах вцепившись в нее своими маленькими вьетнамскими пальчиками, ощущая слабое дыхание своего мальчика.

Все кончилось, вся эта война, вся эта победа, все эти пули, все эти гранаты. Хао! Вскоре она с сыном будет в большой и неизвестной Америке, где все, конечно же, будет хорошо.

Вот дура-то!

Благодаря компании «AT&T CANADA», я могу практически бесплатно звонить в США. И сейчас, когда уже становлюсь старым пердуном и пристрастился окончательно к дешевому канадскому хересу, так как он невероятно напоминает мне вкус портвейна «777» (в простом народе известного как «Три топорика»), я, напившись, звоню Тиму в Хьюстон и спрашиваю его:

— А не хочешь ли ты, Тимочка, порыбачить на акул где-нибудь неподалеку от Ханоя (помнишь еще эти приливы мой милый желтый друг) или трахнуть какую-нибудь соотечественницу за два доллара в портовом борделе?

Он мне отвечает его любимой перифразой из фильма «Апокалипсис сегодня»:

— Ты же знаешь, я бы поехал, но… Я не люблю запах напалма по утрам.

Он просыпался в шесть тридцать каждое утро в своей маленькой квартирке в районе Хайгейта в Лондоне, где я жил у него несколько месяцев без пенни в кармане, ставил себе кофе и говорил эту фразу-молитву, перед тем как двинуться в свою архитектурную фирму «Шеппард Робсон» на другой конец города, в Камден Таун. Поездка занимала у него час двадцать две минуты — 2.44 туда и обратно — примерно одну десятую жизни.

Думаю, он просыпается с этим лозунгом и сейчас у себя в Хьюстоне:

— О, как я не люблю запах напалма по утрам!

Кстати, это я приучил Тимку пить портвейн. Портвейн вместо виски — как напиток нашего поколения. А в 1991-м приволок ему в Лондон бомбу портвейна «Узбекистон виноси».

Ох и смотрели же на меня тогда «синие братья» — таможенники в родном Шереметьево-2. Но эта зеленая стеклянная деталь с вкусной витаминной жидкостью внутри, однако, сыграла важную роль в моей жизни — таможня под ее зеленым свечением дала алкоголику добро на вывоз в дальнее зарубежье запрещенных произведений искусств, трех картин собственного производства. Одна из картин попала на ежегодную летнюю выставку в Королевскую Академию художеств, другая позволила мне познакомиться с Люськой Ламберт из Мельбурна. А при помощи третьей в галерее Роя Майлза в Лондоне я стал обладателем нежного поцелуя глубокого проникновения от леди Дианы Спенсер, проще говоря, принцессы Дианы.

Тим говорит, что «бомба» портвейна «Узбекистон виноси» за, как припоминаю, может, и не точно, дай бог памяти, три двадцать до сих пор стоит у него в домашнем баре (уволок ведь ее в Хьюстон). И за все эти сильные свинцом последние годы никто из его друзей и знакомых так и не решился даже пригубить колдовской жидкости.

А в одиночестве Тимка не пьет.

Не по понятиям.

До посадочной палубы авианосца оставалось рукой подать, когда сильным порывом ветра вертушку, перегруженную людьми, прижало к воде, черпанув волну, она завалилась набок, ломая лопасти, и стала медленно погружаться в пучину ласкового Желтого моря. Беженцы как горох посыпались из машины, больше предназначенной для уничтожения живой силы противника, чем для спасения живой силы союзника. [6] «Все стекла были разбиты, морды у всех были перекошены» (Аркадий и Борис Стругацкие). — Авт.