Дмитрий Старостин - Американский Гулаг - пять лет на звездно-полосатых нарах

В тюрьме Гельману разрешили играть. Русские заключенные тюрьмы «Грин Хэйвен» уважали его как музыканта, но считали плохим товарищем. Гельман, по их мнению, был лишен душевной широты, которая в уголовных кругах чрезвычайно ценится. Гришу-скрипку называли крохобором и смеялись над его манерностью. Впрочем, в обиду его все равно не давали. Один из авторитетных в «Green Haven» людей, Григорий Злочевский, обвиненный в нескольких убийствах, предложил своему тезке-скрипачу немедленно обращаться к нему в случае каких-либо притеснений или угроз со стороны американских заключенных. Но скрипач держался независимо и воспользовался предложением Злочевского лишь однажды. Это произошло, когда какой-то парнишка, с которым Гельман повздорил, закричал ему в запальчивости: «Поломаю тебе пальцы!»

Если бы в нью-йоркскую тюрьму попал слепой, он бы решил, что находится совсем не в США, а где-нибудь в Мексике или в Колумбии. Устойчивый звуковой фон здесь составляют выкрики на испанском языке: «Dios mio! Cono! Carajo!» [22] Боже мой! Черт возьми! Е… ный свет! (исп.) Часто, по латиноамериканскому обыкновению, говорят и кричат несколько человек одновременно. Откуда-то доносятся и песни в стиле румбы, меренге, сальса. Музыка эта, конечно, не столь громогласно-навязчива, как рэп, который выкрикивают негры. Впрочем, латиноамериканский рэп тоже существует.

До ареста я находился в США почти четыре года. Первый год прожил в испанском Гарлеме — районе, населенном почти исключительно пуэрториканцами. Тем не менее познакомиться сколько-нибудь близко с их миропониманием и культурой мне не удалось: тогда я не знал испанского языка. Были, конечно, любопытные эпизоды и в ту пору. Когда я только приехал в Нью-Йорк (в мае 1991 года), поселиться мне пришлось у тети с дядей, в однокомнатной квартире на 96-й улице в Манхэттене. Хотя они были весьма гостеприимны, мне все же казалось неудобным занимать диван в их единственной спальной комнате. Другого места не было: квартира была настолько маленькой, что кухня, спальня и коридор составляли одно целое. Средств на собственное жилье мне не хватало. Что было делать?

Выручил меня «суперинтендант». Этим громогласным титулом в нью-йоркских многоквартирных домах невысокого разряда называется управдом, одновременно выполняющий функции дворника, истопника, электрика, сантехника и так далее. В доме на 96-й улице должность эту занимал пуэрториканец Педро, светлокожий мулат лет около пятидесяти, без переднего зуба, вечно улыбающийся и вечно пьяный. Встретил я его на обычном месте возлияний, рядом с местным пуэрториканским магазинчиком-закусочной (bodega по-испански), где он восседал на старом плетеном стуле. Напивался Педро всегда только пивом, в большой веселой компании таких же завсегдатаев. Перед тем как приступить, каждый отливал немного пива на землю — для усопших.

— Вот что, muchacho, [23] Парень (исп.). — сказал мне Педро, когда я объяснил ему суть проблемы, — я бедный человек и люблю помогать бедным людям, — тут он понизил голос. — Я тебя впущу в другую квартиру ночевать. Полдома-то пустует у хозяина… — Педро захохотал. — Хозяин жадный, ренту снижать не хочет, вот к нему никто и не идет. А теперь я хозяином буду! Поставишь койку, ключ тебе дам — вечером заходишь, утром спускаешься. А платить будешь, друг, сколько не жалко.

Металлическую кровать я взял со свалки, матрас выделил дядя, и на пару месяцев моя жилищная проблема была решена. Правда, в квартире, которую мне выделил Педро, все время что-то случалось: то отказывал замок, то ломились в дверь какие-то пьяные женщины, то рухнул потолок ванной комнаты. Даже то, что именно во время моего там пребывания в России произошел путч, мне показалось не лишенным внутренней логики. Педро иногда забегал ко мне разбираться с теми или иными безобразиями. Кончалось это обычно совместным распитием пива. Педро, приняв, начинал говорить громче и с более сильным акцентом:

— Я сам из деревни родом, четырнадцать человек нас было у отца с матерью. До двенадцати лет в школу ходил — потом все! На день рожденья, знаешь, что отец мне дарил? Часы? Кроссовки? Ха-ха! Инструменты, muchacho. В этом году лопату, на следующий год — мотыгу, там, топор. И не на стенку чтоб вешал, а чтоб помогал семье. И жили, слава Богу, — знали совесть, знали любовь, помогали нищим, больным. Не было у нас такого, чтобы старик умер один! А здесь… здесь… Говорят, что числом нас больше в Нью-Йорке, чем в Сан-Хуане. Но сколько здесь настоящих borriqua? [24] Индейское слово, употребляемое на острове в значении «достойный Узргориканец». Они здесь исчезают, друг… они пропадают.