Тонино Бенаквиста: Укусы рассвета

Да, жизнь стала сурова к нашему брату-халявщику. Против нас принимаются поистине драконовские меры. А в чем мы, собственно говоря, провинились? Мы всего-то мелкие паразиты, прихлебатели, никому не приносящие вреда. Крысы, которые шныряют повсюду, но умеют исчезать, едва почуют опасность. Мне хочется заорать во все горло, что я — жертва юридической ошибки, что еще не поздно дать задний ход. О'кей, господа, простите нас, мы больше не будем, с завтрашнего дня мы возьмемся за работу, мы будем мыть вам посуду, таскать ящики с шампанским, не притрагиваясь к содержимому, стирать ваши скатерти и ложиться спать засветло, без шума и скандалов. Этот урок пойдет нам впрок, хватит корчить из себя богачей, пировать на чужих праздниках, прикидываясь хозяевами жизни. Но нас тоже можно понять…

Эх, видели бы вы Бертрана и меня на бирже труда в районе Порт де Клиши, куда мы пришли вставать на учет! Настоящая комедия, в которой участвовали помимо нас десятки других безработных, уволенных, выставленных за дверь; люди всех возрастов тихохонько сидели на стульях и слушали речь представителя биржи, разъяснявшего нам, что, по большому счету, мы должны полагаться только на самих себя, чтобы выйти из бедственного положения. Потом мы заполнили анкеты. Образование: никакого. Пожелания: никаких. Хотя нет, у Бертрана одно было — стать послом. Или культурным атташе в какой-нибудь теплой стране. Однако служащий вряд ли оценил его чувство юмора. Все препятствовало этому — мерзкая осенняя морось, гул машин на кольцевом бульваре, убогое панельное здание биржи, диафильмы с улыбающимися конторскими служащими и сварщиками в железных забралах в фонтане разноцветных искр. Нам обоим пожелали удачи, ибо, с учетом нашего возраста, мы еще могли на нее рассчитывать, хотя и ни хрена не умели делать. После чего выставили на улицу, вручив каждому розовую бумажонку, дающую право на пособие по безработице. Мистер Лоуренс торжественно объявил: «Ну-с, вот мы и перешли Рубикон! » Тогда я не сразу понял его, хотя оценил точность формулировки. Это и в самом деле было утро подведения итогов, утро, ставшее началом другой жизни. Другой. Странное это ощущение — когда что-то закончилось, еще не успев всерьез начаться. В тот день я понял, что достаточно пережить такое вот утро понедельника, чтобы вспомнить сразу все вопросы, накопившиеся за твою невинную молодость. Лишь в одном мы были твердо уверены: нас двое, а это минимальное число, дающее право говорить «мы» и необходимое для разработки альтернативного образа жизни. Перебрав несколько дурацких вариантов работы и тут же, на улице, рассчитав размер причитающегося нам пособия, мы обнаружили, что эта наша другая жизнь дальше развиваться не спешила.

Мы посидели на скамейке в саду Пале-Рояль, сыром и безлюдном. А потом, в семь часов вечера, бредя по улице Мазарини, вдруг увидели в запотевшей витрине какой-то галереи чокающихся людей. Именно в этот миг мы и осознали, что живем-то, черт возьми, в Париже. И вместо того чтобы медленно, но верно превращаться в бродяг и хлестать дешевое красное вино, можно вложить деньги в другой, невероятный, но заманчивый проект — покупку смокинга.

— Наслаждаетесь зрелищем?

Я и не слышал, как они вошли. Два типа в блейзерах; третий, с узенькой бородкой от уха до уха, стоял подбоченившись. В полумраке я едва смог разглядеть его лицо — совершенно мне незнакомое, властное, с усталыми глазами. Возраст — лет шестьдесят с гаком. Уверенная осанка. С минуту он глядел в волшебное стекло, наблюдая за агонизирующим празднеством. Это был тот черный, ненавистный час — время самых стойких тусовщиков, когда плавятся мозги, а первые сполохи зари становятся худшим приговором. Я предпочел перевести взгляд на Бертрана, который, лежа на ковре, вопросительно взирал на меня. Но что я мог ему сказать, кроме того, что из одного кошмара мы угодили в другой. Бывали у нас неприятные пробуждения, но такого мы не забудем никогда.

— Развяжите их, — бросил, не оборачиваясь, старик.

Я начал массировать онемевшие запястья, Бертран попытался встать на ноги. Я чувствовал, что должен заговорить, хотя понятия не имел, что можно сказать в подобном случае. Однако бородач не дал мне и рта раскрыть.

— Я снял помещение только ради этого зеркала без амальгамы. Вы находитесь в старинном борделе — борделе для богачей. Зеркало служило для подсматривания как любителям эротики, так и хозяевам.

И он включил свет, радостно захихикав над собственными словами и повторив несколько раз: «Зеркало без амальгамы… зеркало без амальгамы… » Я протер глаза. Письменный стол эпохи Людовика XV, лепнина на потолке, всюду, куда ни глянь, позолота.