Джерри Стал: Вечная полночь

Нет реального способа описать чувство, когда ошиваешься рядом, жуешь пончики суточной давности и чавкаешь плохой жвачкой, трындишь насчет плюсов восстановленных шин по сравнению с новыми в то время, как в десяти футах от тебя красоточка вытянулась на локтях и коленях и ее обрабатывает мускулистый экземпляр, чьим определяющим атрибутом является пенис, настолько солидный, что переплюнул бы в два раза протезированную конечность Билли Барти, если бы ему таковая понадобилась. «Ладно, нужен майонез!» — гавкает режиссер, и тут же мистер Полуметровый пускает струю, а всей группе так скучно, что она устраивает тараканьи бега за декорациями.

Всем этим я хочу сказать, что не думаю, дескать, именно эротический выпад от просмотра «Ночных грез» сподвиг Дагмар подкатить ко мне перед тем, как участники разошлись, и сформулировать прямо таки удивленное обвинение: «Почему ты ведешь себя так, будто меня не замечаешь?»

На что, разумеется, ответа не нашлось. Скажешь: «Нет, я тебя заметил», — и придется объяснять, почему это тогда не продемонстрировал… Признаешь, что их существование от тебя совершенно ускользнуло, — окажешься в еще более худшем положении… А правда в том, что единственный найденный мною способ произвести впечатление на красивую женщину заключается в полном ее игнорировании. (А учитывая мой послужной список, ей очень хочется закрутить со мной…)

Это не безмазовое предложение. Если наносишь удар, тебе не особо плохо, потому что ты так и не совершил настоящего выпада. Если, с другой стороны, вышеупомянутая красавица, от обиды или от уязвленной гордости, приближается к тебе выяснить, что за мужик имеет наглость ее не признавать, не распевать осанны, которые она заслуживает, ты в итоге начинаешь процесс, обеспечив себе уважение, в другой ситуации невозможное.

Пока режиссер со свитой продолжали обсуждать безразмерную гениальность сотворенного ими, я предложил Дагмар смыться вместе.

И в результате мы с этой долговязой тевтонской артисткой с рубинового цвета губами потащились под ручку по Голливудскому бульвару в ужасные десять часов утра. Даже в это время солнечный свет так резок, что любой вменяемый житель вынужден искать убежище. Только в Лос-Анджелесе свет обладает тем пропитанным ужасом, вызывающим чувство вины свойством. Будто само солнце вопит на тебя: «Какого хера ты делаешь на улице, какие у тебя по жизни проблемы?» Отцы города, из какого-то извращенного почтения, заставляют тротуары по Голливудскому бульвару буквально искриться. Голова может разболеться от мерцающих камней между засаженными в бетон умилительными звездочками. Всегда хочется сделать из великолепного то, что не столь уж великолепное и неспособное таковым стать: мертвую и безвольную тряпку.

Формы жизни на бульваре только начали пробуждаться. Разводилы в бегах, в основном Тимы и Тамми со Среднего Запада, скрывались в кафе «У Томми» на углу Уилкокс, замышляя эти их типичные «надуть-тебя-на-двадцатку-и-еще-по-мелочи» сквозь режущий глаза яркий лабиринт открывающегося перед ними дня. Мы с Дагмар нырнули в «Веселую Комнату», один из бесчисленных приятных по утрам баров, тянущихся вдоль бульвара. Такие места туристы даже не замечают, а местные любят там прятаться.

Бары я люблю только ранним утром. Заведения, открывающиеся в шесть, чтобы позаботиться о проснувшейся бурлящей толпе, действуют на подобных мне успокоительно. Теплое и туманное осознание, что среди рассеяных по этому гиблому ландшафту есть легионы других, кто просто не может прожить день без определенной формы благословенного убивающего душу бодряка.

Единственная разница между наркотой и алкоголем состоит в том, что от выпивки начинаешь хуже выглядеть. От бухла краснеешь, от иглы зеленеешь. Одно превращает тебя в кошмар, другое — в кошмарную шутку. От наркотика, по крайней мере, сохраняешься.

Можно, если я начну повторять популярный миф, мазаться годами и закончить семидесятилетним живчиком вроде Билла Берроуза. Нужно заглянуть ему в глаза, чтобы разглядеть дегенерацию. Его сын, Билл-младший — автор классического наркотического романа «Скорость» — пил, как лошадь из пословицы, и кончился от печени лет в двадцать с чем-то. Я был знаком с Биллом по Санта-Круз, заходил к нему в гости в гараж, где он жил, ничего там хорошего не было. Он доставал упаковку маджуна, подслащенной медом марихуаны, рецепт которой папочка привез ему из Танжера, и проводил свои странные безвременные вечера за чтением Фолкнера громким голосом. Еще одна жертва токсической музы…