William Burroughs - Джанки. Исповедь неисправимого наркомана

Я наклонился, чтобы поближе рассмотреть парня, стоявшего в сторонке со стрельнутой сигаретой. Тот сразу как-то притух.

– Por que'triste? (Что приуныл?), – спросил я.

Не бог весть какое начало, но я ведь не лясы пришёл сюда точить. Парнишка заулыбался, обнажив чересчур красные десны и острые, через один, зубы. Пожал плечами и сказал типа того, что ему не грустно или не так уж грустно. Я огляделся по сторонам.

– Vamanos a otro lugar. (Пойдём куда-нибудь в другое место), – предложил я ему.

Парень кивнул. Двинулись в ночной ресторан, сели за столик. Он под столом, положил мне руку на бедро. От волнения засосало под ложечкой. Я залпом проглотил свой кофе и стал с нетерпением ждать, пока он покончит с пивом и выкурит сигарету.

Мальчишка знал один отель. Я пропихнул пять песо через решетку. Старик отпер какой-то номер, бросил на стул потрёпанное полотенце.

– Llevas pistola? (Ты пистолет с собой носишь?), – спросил парень, заметив краем глаза пушку.

– Да, ношу.

Я стащил с себя брюки и бросил на стул, сверху положил пистолет, прикрыв его трусами и рубашкой. Голый, уселся на край постели, и стал смотреть как тот раздевается. Он аккуратно снял поношеный синий костюм, стащил рубашку, повесив с пиджаком на спинку стула. Его гладкая кожа отливала медью. Перешагнул через трусики, повернулся, улыбаясь мне. Затем подошел и сел рядом. Я медленно, слегка касаясь, провел одной рукой по его спине, другая описала кривую на груди, постепенно опускаясь по вытянутому животу. Парнишка улыбнулся и растянулся на кровати.

Потом мы выкурили по сигарете, касаясь плечами друг друга под одеялом. Парень сказал, что ему надо идти. Оделись. Мне было интересно, надеется он на деньги или нет. Решил, что нет. Выйдя на улицу, мы расстались на углу, обменявшись крепким рукопожатием.

Спустя некоторое время, в том же баре, я сошелся с мальчиком по имени Анхело. На протяжении двух лет его лицо периодически мелькало передо мной. Когда я торчал, Анхело не попадался мне месяцами, но когда слезал, обязательно натыкался на него где-нибудь на улице. В Мехико твои желания обретают магическую силу. Хочешь кого-нибудь увидеть, и он тут как тут.

Однажды я искал себе мальчика, утомился и присел на каменную скамью в Аламеде. Почувствовал сквозь штанину гладкий камень, боль в пояснице, равносильную зубной, отчётливой и совершенно отличной от жалких подобий в других частях тела. Сидя там, сверля глазами близлежащий парк, я вдруг почувствовал себя умиротворенным и счастливым, узрев в полугрезе свои пересечения с Городом и узнав, что сегодня ночью обязательно сниму мальчика. Так и вышло.

Лицо Анхело восточное, сродни японскому, если бы не медного цвета кожа. Он вовсе не был пидором, и я давал ему деньги, всегда одну и ту же сумму – двадцать песо. Иногда вышеуказанной суммы не получалось и он тогда говорил: «No importa» (Неважно), – и всякий раз настаивал на уборке комнаты после проведенной там ночи. Связавшись с Анхело, в Чиму я больше не заглядывал. Мексика или Штаты, голубые бары нагоняли на меня тоску.

«Manana» означает «ждать, пока слухи не подтвердятся». Если ты торопишься затариться джанком и забиваешься с незнакомцами, тебя просто кинут на деньги, да ещё и с полицией, наверняка, геморрой будет. Но когда терпеливо ждёшь, джанк сам к тебе придёт, если ты, конечно, действительно этого хочешь.

В Мехико я пробыл несколько месяцев. Как-то раз, между делом, отправился повидать адвоката, нанятого мной для оформления въездных и рабочих документов. У офиса топтался оборванный, в уходящем соку, мужчина.

– Ещё не приходил, – заметил он.

Я взглянул на него. Старый джанки, без тени сомнений. Я просёк – у него насчёт меня тоже не было и тени… Болтали, пока не заявился адвокат. Джанки собирался продать несколько церковных медалей и адвокат велел ему притащить около дюжины в контору.

Разобравшись с юридической мотней, я предложил этому джанки вместе поужинать и мы отправились в ресторанчик на Сан-Хуан-Летран. По заказу моего собеседника рассказал свою историю. Выслушав, он отвернул лацкан пиджака и показал машинку, воткнутую в подкладку.

– Я сижу двадцать восемь лет, – молвил мой неожиданный новый знакомый.

– Купить не хочешь?

В Мехико только один пушер – Люпита, занимавшаяся этим уже около двадцатника. Начала с одного грамма и доросла, в результате, до местной монополии на торговлю джанком. Весила фунтов триста… Джанк стала потреблять, чтобы похудеть. Никаких признаков улучшений, лицо только осунулось. Примерно каждый месяц нанимала себе нового любовника, дарила ему рубашки, костюмы, наручные часы, а когда пресыщалась, то давала хахалю пинка под зад.