Альдо Нове - Superwoobinda

Взять хотя бы торты фирменные. Глянь, из чего они слеплены, если есть на что глядеть. Там черным по белому написано: пропитаны абрикосовым йогуртом, потому и свежие.

До йогурта житуха была кисляк. Одни динозавры там и чуды-юды, про которых в энциклопедии древнего зверья просказано. Челы йогурт не шамали, вот и парились как полные отстойники.

Одно слово – зверье. Потом уже прорюхали, короче, что вечно собачиться бесполезняк. А почему? Да потому, что все кругом из йогурта, и все одинаковое, и не на кой в бутылку лезть. Вот тебе и краткая история философии – возьми с собой в дорогу.

Я так скажу: мало кто эту тему ловит (да, пиши, никто и не ловит). Чтобы ее словить, вумные книжки покупать надо, а не все только порножурнальчики да бабскую любовную почитуху. Они хоть тоже из йогурта взбиты, как и все остальное, но сами по себе туфта и каменный век. Там как-то уж все невпопад. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как очнешься на партсобрании. Тогда уж йогурту конец – перейдешь на десертино. А его сколько не хавай – все равно не поймешь, для чего он расфасован. А йогурта и след простыл. А годы несутся – не ухватить. Вот и прощелкаешь так личиной, покуда не придет тебе полный загибон и не станешь ты снова йогуртом.

Я работаю дублером. Играю того чувака в резиновом прикиде из фильмона режиссера по фамилии Тарантино. Фильмон называется «Pulp Fiction». Мой герой появляется ближе к середине того фильмона, о котором я здесь толкую. Точнее, ближе к концу. Когда полицейский решает, кого ему отодрать: негра или боксера.

Такую роль играть легко. Резиновый чувак не говорит ни слова. Появляется на несколько секунд и молчит как рыба. Только в самом конце приглушенно так охает, когда боксер выписывает ему в торец.

Я стал играть эту роль, потому что я никто. У меня на лице волчанка, и когда я влезаю в резиновую шкуру, я могу:

1) появляться на людях так, чтобы никто не видел моего уродства;

2) надеяться, что меня позовут на передачу «Факир на час», ту самую, где надо спеть песню, подражая какой-нибудь звезде;

3) побороться за главный приз – поездку на Адриатику с участием в ночном гала-концерте.

Правда, мой герой не поет. Так что играть его проще других. Хотя что значит не поет? Не поет в самом первом фильмоне. А в жизни очень может быть, что поет. Или запоет в следующих сериях. Если они, конечно, будут.

Вообще-то я согласился на эту роль не с бухты-барахты.

«Pulp Fiction» смотрела, я не знаю, тьма народу. Забойная вещь. Молодежь от нее в угаре. Выходит, я вроде как символ этой гребаной жизни. Теперь и верить-то уже не во что. Разве в то, как одному кенту на заднем сиденье машины башку разносят.

А иной раз меня даже не узнают. Просто понятия не имеют о моем герое. В упор не замечают. Такие вот времена. Народ пошел легонечко с приветом. Не успели один фильмон отсмотреть, глядишь – уже на другой бегут. А кто кого играет, какой где герой, никто и знать не знает. Сплошная куча мала. Такое вот кино.

Ладно, авось прорвемся. А пока, кому интересно, я объясняю, откуда у меня эта шкура и что, мол, я работаю дублером того чувака в резиновом прикиде из фильмона одного американского режиссера по фамилии Т

Это Марко. Я чувак. Молодой.

Всего-то пятьдесят два. Я Козерог, а значит, на многое горазд. Я мэр своей комнаты.

Я провожу митинги стульев.

Они выступают по очереди, не толпятся, не пихаются перед телекамерами.

Я выслушиваю каждого, кто поднимает голос против моей кандидатуры.

Никакой дискриминации. Кто угодно может ограничить мою неограниченную власть от клубного постера «Милана» до фото Клаудии Шиффер. Такая личность, как я, придет к власти при любом раскладе внутрикомнатных сил.

Была у меня жена. И киндеры имеются. При случае шлют по открыточке. Только за всей этой пургой им не скрыть своего недовольства моим восхождением в мир большой политики.

В простынях ничего апокалипсического.

Напряженность в пыли за письменным столом. Небольшие волнения. В сводке теленовостей про то ни слова.

Иной раз делаю втык дверце шкафа. Она вечно противится комнатной дисциплине.

Сексом я обычно занимаюсь с абажуром. Заявляю это без понтов. Я не шугаюсь собственных чувств.

Нет-нет да и открою окошко. Шпокну голубя, прикрою створку и снова распахну.

Высунусь глянуть на небо. Какой там: голубей – не продохнуть. Заимели уже. Все мои политические инициативы пообсирали. Прямо на подоконнике.