Дж. Т. Лерой - Сара

— Потому что порок смердит. Люди по запаху могут почувствовать его.

И мы терли хлорным пятновыводителем между ног, и она зажимала рот ладонью, чтобы не закричать.

— Так ты обратил внимание? — продолжала допрашивать меня тетка, прижав к себе куколок. — Мальчик не должен позволять дяденьке так поступать… понимаешь? — Она снова проделала у меня перед глазами те же странные манипуляции, визгливо охая, как будто ей было нестерпимо больно. — Плохой, очень плохой дяденька, — заключила она низким рычащим голосом. — Повторяй за мной, — предложила она. — Ну, давай, ты же хочешь, чтобы снова разрешили смотреть мультики?

Во время нашей последней беседы в этом кукольном театре я хранил молчание, и тогда мне было отказано в телевизоре, а также на два дня запрещено посещать игровую комнату. Я сидел у себя в палате и перечитывал старые книжки. Я ни с кем не дружил. Дети там были странные: обритые наголо, в синяках, с распухшими губами, яркими как лак для ногтей. Некоторые передвигались вообще в колясках, на костылях, или в опорах на колесиках. Одному парню все время приходилось колотить по спине — иначе он просто не мог дышать. Он кашлял ночь напролет, когда не плакал — он все время кашлял. Еще меньше мне хотелось встречаться с их родителями. Они приходили с магазинными пакетами, набитыми всякой всячиной. В гостиной пакеты не открывались.

— Пойдем в твою комнатку, милый, — говорили они своим детям, зыркая в мою сторону. Обычно беседа протекала громко, так что при появлении родителей я включал звук телевизора на максимум, пока не прибегала нянечка и не отбирала у меня пульт дистанционного управления.

— Так нельзя… — пробормотал я.

— Что? Да, правильно, говори, продолжай, не стесняйся. Видишь, как просто… — Она постучала куклами по ковру, словно они танцевали. — Малыш здесь не при чем, виноват большой дядя, — снова повторила она.

— Мальчик не… виноват, — пробормотал я. — Он поступил неправильно. Ошибся.

— Отлично. Видишь, как просто… теперь после обеда можешь посмотреть мультфильмы. У тебя уже лучше получается. — Она погладила меня по голове. — Ну, пора.

Она встала, отряхивая ворсинки коврика с бежевых колготок. Куклы полетели в барабанный ларь.

— Идем.

Она распахнула дверь с плакатом какой-то мультяшки, рядом с которой веселились дети. Я прошел мимо коробки с куклами: она казалась колодцем, куда сбрасывали жертвоприношения, полным оторванных голов и конечностей, голых тел, и сверху валялись дяденька с ребенком. Дяденька смотрел на меня, хищно прижимая к себе мальчика. Судя по лицу последнего, я мог определить, что дяденька еще в нем. Я потянулся, чтобы разъединить их.

— Нет, нет, — поспешила сказать она, — оставь игрушки в покое. Сейчас же на второй этаж, в столовую. Поиграешь завтра.

Крышка с грохотом упала.

Дети исчезали в этом странном доме так же внезапно, как и появлялись. Некоторые — даже не покидая комнат, где долгое время лежали, обмотанные щупальцами трубочек и проводов. Просто приходил день — и комнаты вдруг пустели — остался только флуоресцентный свет приборов, падавший на кроватку. Все медицинские диаграммы с койки и стен тоже уносили врачи, а нянечки забирали воздушные шарики.

Некоторых с шумом забирали родители. Рассовав игрушки в пакеты, тиская воздушные шары в руках, они прощались. И нянечки долго обнимались с ними и махали вослед. Но я всех перехитрил: они так и не узнали про моих «чертовых опекунов». Я держал язык за зубами, как учила Сара, чем избежал полицейской расправы.

Оттого мое расставание с этим игрушечным домом было скоротечным и незапоминающимся: ни объятий, ни приветствий, ни пакетов с продуктами… Зато оставался припрятанный медвежонок, который в первый день подарила мне нянечка, встреченная в пустом коридоре.

— Это тебе, — сказала она. Медвежонок был похож на кролика: тот же пожелтевший мех. Я не сказал ни слова, даже не поблагодарил. Просто оставил его на полу в комнате отдыха. Она принесла его и подложила мне в кровать. — Больше ему некуда податься, — сообщила нянечка. — Вот он и пришел к тебе.

Потом, когда я проснулся в эту ночь с внезапно заколотившимся сердцем, в мокрой постели, я схватил медвежонка и зарылся в него лицом, как раньше — в кролика. Потом это место на его меху еще несколько дней оставалось влажным.

Я остался с женщиной, которую сиделка называла моей бабушкой.

— Она позаботится о тебе, — подтвердила воспитательница.

Я кивнул, еще ничего не понимая, но взволнованный мыслью, что у меня снова кто-то появится. Женщина подписала бумаги, пока я стоял рядом, руки по швам.