Свифт Грэм - Свет дня

Патни-вейл. В этом слепящем свете могильные камни кажутся кусками свадебного торта. Но во рту у меня по-прежнему черный вкус. На траве поблескивает паутина тающего инея.

Я помню дорогу. По аллее; машину поставить у крематория, где работа уже спорится. Одна группа прощающихся выходит, другая собирается на площадке для парковки. Люди кивают друг другу. На меня, когда подъезжаю, смотрят так, словно я могу быть одним из них. Неизбежная фраза, одна из немногих, какие приходят им сейчас на ум: хороший день для этого. Красивый. Холодный, но красивый.

Крематорий не простаивает. Но Боб не хотел, чтобы после смерти его сожгли. Судя по всему, сам сказал или написал. Надо же – ученый человек, врач. Его кусочек суеверия.

Вылезаю. Беру с заднего сиденья куртку, шарф и розы, на секунду кладу розы на крышу машины. Выходящие из крематория движутся кто куда с оглушенным, неуверенным видом, как прибывшие наконец на место участники автобусной экскурсии по не известному заранее маршруту.

Иду с цветами к могиле. Идти недалеко, но дорожки под деревьями приводят меня туда, где, кроме меня, кажется, нет ни души. Живой души по крайней мере. Листья на деревьях как нарисованы краской – такие яркие. Тронутые морозом цветы на свежих могилах кажутся остатками праздничного убранства.

Памятник у него простой – полированная гранитная плита. По-прежнему выглядит так, словно ее поставили вчера. Имя, фамилия, даты. Прочтешь и подумаешь: не очень долгая жизнь. Никаких указаний на то, что здесь лежит жертва убийства.

Я подхожу ближе – медленно, точно здесь какая-то черта, край. Хочется быть по меньшей мере спокойным, по меньшей мере пристойно-почтительным. Но чувствую, как вздымается ненависть, та же внезапная сумасшедшая ненависть, что и год назад, – может быть, даже еще неистовей.

Где иней растаял, трава кажется чистой, промытой.

Помедлив, делаю шаг вперед, вынимаю цветы из обертки, комкаю ее, сую в карман и кладу розы по-быстрому – никакой заминки. Ни жестов, ни тихих слов. Что это могут быть за слова? Но просто повернуться теперь и уйти я не могу. Какое-то время надо постоять, посмотреть. Грудь ходит ходуном, хоть я и прирос к месту. Второй раз.

Пришел. Снова пришел, Здесь – вместо нее. Отметить годовщину.

Отдаю дань уважения (так, кажется, говорят?), хотя на самом-то деле сейчас виню его, ненавижу.

Вот что ты сделал, вот что ты с ней сделал. Позволил ей сделать это с тобой.

Солнце светит вовсю, а я черен от ненависти. Может быть, через восемь лет, через девять – сколько их там окажется, – когда она отбудет срок, я приду сюда и не почувствую этого. Приду примиренный – или не приду вовсе. Мой срок тоже будет окончен.

Букет роз кажется тут недоразумением. Вспоминаю девушку в цветочном магазине. Ее улыбка.

«Перебери все случаи...»

Устроил все здесь Майкл, ее сын. Без малого два года назад. Прилетел из Сиэтла – взял «отпуск сочувствия», который продлился три месяца с лишним. Не знаю, сколько раз был у Сары. Знаю, что бывал, но думаю, что добра из этого не вышло, что сочувствия никакого не было. И знаю, что я ревновал: Сара все эти месяцы не хотела меня видеть, не черкнула мне ни строки. Впрочем, кто, собственно, я такой? Сыщик, нанятый на время. А он сын – разница.

Знаю, что он встречался с ее адвокатом. Что говорят адвокаты сыновьям в таких случаях? Знаю, что он встал на сторону отца. Ничего удивительного. Как Элен – на мою сторону.

Со мной, разумеется, встретиться не пожелал – хоть я и пытался. Но кто я такой? Наемный шпион его матери.

Ревность к сыну, который побыл и отправился восвояси, поехал к себе в Сиэтл и не стал делать того, что я делаю раз в две недели вот уже полтора года. Ничего больше от Майкла. Один я.

Второе наказание – как еще одна смерть: ты мне больше не мать. Она трудно это перенесла, знаю, догадываюсь. Скажем, если бы Элен не...

Но могла ли она, она его винить? И ему-то каково пришлось? Потерять разом и отца, и мать. Трудно – наверняка.

И стоять-то здесь ему наверняка было тяжело – здесь, на этом месте, две осени назад, среди потрясенных родственников отца. Тело лежало в морге почти три недели.

Сара, конечно, не могла прийти. Не была свободна.

Но я пришел. Я здесь стоял. Фокусник – возник ниоткуда, посмотрел и исчез. Потом дал отчет об увиденном.

Декабрьский день. Не такой, как сегодня. Сырой, хмурый, теплый. Мокрые комья земли, затоптанная трава.

Думаю о Рейчел, как будто ее глаза смотрят мне в спину.

Как можно ненавидеть мертвого? Нелепость. Такая же нелепость, как бояться, что после смерти будешь чувствовать огонь. Но я ненавижу – даже два года спустя. Вот что ты с ней сделал, вот куда ты ее отправил. Стою и ненавижу его. Сара не знает. «Съезжу и цветы положу». Был бы он жив, я, может, убил бы его. Нелепость – и тем не менее. Саре никогда не скажу. Убил бы – но мертвого не убьешь.