Теофиль Готье - Мадемуазель де Мопен

Прежде всего следовало помешать шевалье в исполнении его замысла. Мне казалось, что лучше и проще всего будет затеять с ним ссору и вынудить на поединок, однако это оказалось невероятно трудно, потому что он трус, каких поискать, и больше всего на свете боится, что его побьют.

Наконец я наговорила ему таких дерзостей, что ему пришлось, хоть и скрепя сердце, решиться на дуэль. Я даже пригрозила, что велю лакею избить его палкой, если он не станет вести себя приличнее. Между тем он недурно владел шпагой, но его настолько одолевал страх, что не успели мы скрестить клинки, как мне удалось нанести ему преотличнейший удар, который на две недели уложил его в постель. Мне этого было довольно; я не собиралась его убивать, мне приятнее было сберечь его жизнь для виселицы, на которую он рано или поздно угодит; трогательная забота — право, я заслужила с его стороны большей благодарности! Теперь, когда негодяй, надлежащим образом перевязанный, был простерт на постели, оставалось только уговорить малышку бежать из дому, что оказалось не так уж трудно.

Я сплела ей сказку об исчезновении ее поклонника, за которого она необыкновенно тревожилась. Я сказала, что он уехал с актрисой труппы, гастролировавшей в то время в С***; как ты понимаешь, это ее возмутило. В утешение я наговорила ей о шевалье много дурного: он-де урод, пьяница и уже староват, а под конец спросила, не хочет ли она видеть меня своим обожателем. Она ответила, что будет очень рада, потому что я красивее и платье на мне с иголочки. Над этим простодушным ответом, произнесенным с величайшей серьезностью, я хохотала до слез. Я настолько вскружила девчушке голову, что убедила ее бежать. Несколько букетов, примерно столько же поцелуев да жемчужное ожерелье, которое я ей подарила, очаровали ее так, что и описать нельзя, и она самым уморительным образом стала важничать перед подружками.

На глазок прикинув размер, я заказала ей очень изящный и очень богатый костюм пажа: ведь не могла же я увезти ее одетую девочкой; для этого мне самой пришлось бы вернуться к женскому платью, чего мне не хотелось. Я купила маленькую лошадку, кроткую и послушную узде, но при этом достаточно проворную, чтобы угнаться за моим берберийским скакуном, если мне вздумается лететь во весь опор. Потом я сказала красотке, чтобы она попробовала в сумерках выйти к дверям, а я ее оттуда заберу; она исполнила все в точности. Я нашла ее на посту, за приоткрытой створкой дверей. Я подъехала совсем близко к дому, она вышла, я протянула ей руку, она поставила ножку на носок моего сапога и проворно вскочила на круп коня, благо ловкости ей было не занимать. Я пришпорила коня и через семь-восемь глухих и безлюдных переулков исхитрилась привезти ее к себе домой так, что никто нас не видел. Я велела ей раздеться и нарядиться в новое платье, для чего предложила ей свои услуги вместо горничной; сперва она поупиралась и хотела одеться сама, но я объяснила ей, что это займет слишком много времени и к тому же, коль скоро она теперь моя любовница, в моей помощи нет ничего неподобающего, потому что между влюбленными это принято. Мои доводы убедили ее как нельзя лучше, и она покорилась обстоятельствам.

Ее нежное тельце было настоящим чудом. Руки, немножко чересчур худые, как у всех девочек, были восхитительно изящны, а едва обозначившаяся грудь была так хороша и сулила так много в будущем, что сравнения с ней не выдержали бы и куда более пышные формы. Детская прелесть уживалась в Нинон с женским очарованием; в ней совершался пленительный переход от девочки к девушке — быстрый, неуловимый переход, прелестная пора, когда красота исполнена надежды и всякий день не только ничего не отнимает у вашей возлюбленной, но приносит ей все новые совершенства.

Костюм пажа оказался ей необыкновенно к лицу. Он придавал ей этакий задорный вид, очень забавный и уморительный: она сама прыснула со смеху, когда я поднесла ей зеркало, чтобы она оценила результаты переодевания. Затем я велела ей поесть бисквитов, макая их в испанское вино: ей надо было набраться мужества и сил, чтобы лучше перенести тяготы путешествия.

Лошади, уже оседланные, ждали нас во дворе; она весьма непринужденно вскочила на своего скакуна, а я — на своего, и мы пустились в путь. Уже совершенно стемнело, и по редким огням, которые гасли один за другим, можно было понять, что город С*** предается мирным вечерним занятиям, каковые и положены провинциальному городку на исходе девятого часа.