Он приступил к сватовству с большим жаром. Сам напросился в сваты к Рахмановскому ребе, послав ему письмо. Тот ответил уклончиво, и тогда реб Мейлех не поленился поехать в Карлсбад, куда Рахмановский цадик ездил каждое лето лечиться от желчных камней. Реб Мейлех заявил, что чувствует себя неважно и нуждается в лечении на водах. Там, во время прогулки к роднику, он так долго уговаривал Рахмановского ребе, впивался в него с таким пылом и упорством, что в конце концов силой вырвал у него обещание.
Нешавский ребе даже не старался сохранять достоинство: он, превосходивший рахмановского и по возрасту, и по числу хасидов, упрашивал его, обещал приданое много больше того, что отдал за других дочерей.
— Ладно, — сказал он со вздохом, — даю еще тысячу рейнских [22] Рейнский злотый, или гульден — серебряная монета Австрийской, позже Австро-Венгерской империи.
. У вас — жених, пусть будет ему на лошадь…
Рахмановский ребе при этих словах скривился.
— На лошадь… еще чего… — пробормотал он так тихо, чтобы собеседник и услышал, и не услышал, — и речи быть не может…
Он был полной противоположностью своему нешавскому свату.
Худой, с редкой черной с проседью бородкой, которая блестела от чистоты и скудости волос, с глубокими таинственными черными глазами, прозрачным точеным болезненным лицом, напоминавшим дикую маслину; с длинными тонкими пальцами, что нервно и в то же время неспешно играли маленькой золотой табакеркой, с белоснежным выглаженным воротничком, как носят ребе, поверх матово-шелковой, хорошо сшитой капоты, — он был совершенно не похож на реб Мейлеха. И точно так же, как Нешавский цадик с его космами и тучностью вызывал у деревенских мальчишек смех и они кричали ему вслед: «Козел! Мее!» — рахмановский вызывал удивление. Молодые белокурые венские барышни не могли на него наглядеться.
— Ach, wie herrlich dieser Wunder-Rabbi sieht aus! — говорили они друг другу. — Мужчина с такими черными глазами наверняка умеет любить… nich wahr? [23] Ах, что за великолепный вид у этого чудо-ребе! <���…> не правда ли? ( нем. )
Рахмановский ребе терпеть не мог своего свата. Даже стыдился его. Ему претили дикарские повадки реб Мейлеха, его манера причмокивать сигарой, то и дело сплевывая на землю; его распахнутая атласная жупица, всклокоченная борода и пейсы, хрипловатый голос, привычка размахивать руками, грубые словечки, все его волосатое мясистое тело, источающее резкие запахи пота, миквы, сигарного дыма, кожаных ремешков тфилин [24] Тфилин — элемент молитвенного облачения, две маленькие кожаные коробочки, в которых находятся написанные на пергаменте отрывки из Торы При помощи кожаных ремешков, продетых через основания коробочек, одну из тфилин укрепляют на обнаженной левой руке, а вторую — на лбу.
, булок и медовухи.
Нешавский ребе махал руками при разговоре, наступал Рахмановскому ребе на ноги, все время припирал его толстым животом то к одному, то к другому дереву, хватал за пуговицы, толкал локтями, теснил его, хотя места хватало, пихал в бок, десятки раз повторял одну и ту же мысль, проглатывал слоги, брызгал слюной и непрестанно хватал его за холеную бородку.
Только ради того, чтобы отделаться от него, Рахмановский ребе согласился на брак. Он не мог дольше выносить его торга о приданом и подарках, его буйного восторга, а главное — его запаха. Во время разговора Рахмановский ребе все время держал у тонкого носа золотую табакерку.
— О, о, — восхищался он, — что за прелесть этот табак.
Согласие на брак он дал, но назначать день свадьбы не спешил. И поэтому реб Мейлех забрасывал его письмами. Рахмановскому ребе была хорошо известна торопливость Нешавского цадика. Рахмановский габай Мотя-Годл — человек с острым, как у хищной птицы, носом, злой сплетник и ненавистник галицийских хасидов — всякий раз, отдавая своему ребе письмо, отпускал шутки в адрес его свата.
— Ребе спешит под хупу, — говорил он, — девица не дает ему спокойно почитать Тору… неудивительно… после трех-то жен… еще бы.
Рахмановский цадик ругал Мотю-Годла.
— Мотя, у тебя слишком длинный язык, — выговаривал он ему. — Твой язык тебя в ад заведет.
Но Мотя-Годл знал, что на самом деле ребе приятны его слова. Тот даже не хотел сам читать письма свата, а приказывал ему читать вслух. К тому же он завидовал старому Нешавскому ребе, его сватовству. Чтоб такому старику досталась молодая девица!
— Да простит мне Бог, — говорил он жене, бледной, нервной женщине с лицом как пергамент, несущей в себе все болезненное наследие знатного рода, — что это свату так неймется? Такое пристало бы молодому вдовцу…
Читать дальше