Исроэл-Иешуа Зингер - Йоше-телок

После молитвы горожане выбирают себе бедняков и забирают их домой на ужин и ночлег.

Бесмедреш пустеет. Шамес гасит лампы, оглядывается по сторонам, подходит к поминальным свечам, выискивает среди них бедняцкие — те, что вдовы ставят за упокой душ своих мужей-ремесленников, — быстро гасит их и прячет под биму [109] Бима — возвышение в синагоге, где находится стол для публичного чтения свитка Торы во время богослужения. . Затем, напевая, идет к двери, целует мезузу и выходит, но на пороге спотыкается обо что-то. Сначала он пугается.

«Мертвец!» — мелькает у него в голове. Мертвец, чью поминальную свечу он только что погасил.

Но вскоре к нему возвращается хладнокровие — хладнокровие шамеса, который в придачу к основной службе много лет работает могильщиком и знает, что мертвецов бояться нечего. Разглядев молодого человека, что сидит и читает псалмы, он сурово спрашивает:

— Ты кто?

— Чужак.

— Что ты делаешь?

— По миру хожу.

— А где ты был раньше? Во время молитвы?

— В бесмедреше.

— Почему ты не стоял у дверей с бродягами? Тебя бы кто-нибудь взял в дом на ужин.

Молодой человек молчит.

— Сейчас я тебя уже ни к кому не поведу. Что ты будешь делать?

— Сидеть и читать псалмы.

Шамес рассматривает чужака, оглядывает его со всех сторон и сердито бурчит:

— Экий телок.

Он подталкивает юношу ногой и решает оставить его здесь, у двери. Если этот бедняк не додумался встать перед бесмедрешем и найти хозяина, который взял бы его к себе, — он, шамес, не обязан о нем заботиться. Черт с ним! Но в тот же самый миг его осеняет мысль. Он вспоминает о Цивье — своей полунемой, засидевшейся в девках единственной дочери. И шамес задерживается на пороге.

— Ты кто? — спрашивает он чужака. — Холостяк? Вдовец?

— Скиталец, — отвечает тот.

— Как тебя зовут?

Чужак долго думает. Наконец он называет имя:

— Йоше .

«Видно, сказал наугад», — мелькает в голове шамеса. Он берет чужака под руку и ведет к себе на ужин.

— Ну и телок же ты, Йоше, — говорит он, хлюпая сапогами по грязной улочке, ведущей от бесмедреша к старому кладбищу, где он живет в доме, выделенном ему общиной. Позади него идет чужак.

Они минуют баню, что стоит в ночи как объемное пятно, громоздкий квадратный кусок темноты. Проходят через богадельню, выходят из нее к обвалившейся каменной ограде, которая тянется вокруг кладбища. За оградой непрерывно шелестят деревья.

— Кладбище, — бормочет шамес. — Ты боишься мертвецов?

— Я боюсь Бога, — говорит его спутник.

Больше шамес не разговаривает. Ему становится не по себе рядом с этим молчаливым чужаком. Вскоре они подходят к воротам с низенькой калиткой.

— Пригни голову, — говорит шамес уже после того, как юноша ударился лбом.

В прихожей стоит доска для обмывания покойников и ящичек для переноски умерших детей, в котором сидит большая кошка с котятами. Шамес прогоняет их палкой.

— Кыш, черт бы вас побрал, вам что, больше сидеть негде?

Потом он заводит чужака в маленькую комнатку, где висит медная субботняя люстра, украшенная красными бумажными цветами, и стоят две кровати с высоко взбитыми подушками, застеленные ситцевыми простынями. Простыни яркие, все сплошь в цветах и птицах.

Из-за печи высовывается растрепанная белокурая девичья голова с зелеными, как у кошки, глазами.

— Я привел гостя, — говорит шамес. — Накрывай на стол, Цивья! А спать он будет на печке. Найдешь мою старую шубу и укроешь его.

Белокурая девушка нарезает селедку с невероятной быстротой. Все так и горит в ее руках. Растрепанные волосы, полные бедра, большие груди — все колышется и трясется, когда она что-то делает. Она смотрит на чужака зелеными глазами и разражается диким, немым смехом.

— Что ты смеешься, Цивья? — спрашивает отец.

— Хи-хи-хи, — отвечает она и принимается еще яростнее резать селедку, так, что несколько кур, дремлющих на полке, в испуге просыпаются и петух внезапно начинает хлопать крыльями и кукарекать.

Цивья фартуком сгоняет его с полки:

— Кыш, кыш-ш-ш…

Чужак сидит, опустив глаза. Он мало ест и много молится. Девушка подает на стол горячую картошку, от которой идет горячий пар. Она подходит к юноше так близко, что упирается в него своей большой грудью. Вместе с паром от нее идет жар, горячее дыхание. Чужак ерзает на стуле. Девушка хихикает. Он долго произносит благословение, читает разные молитвы на сон грядущий и залезает на печку. Девушка укрывает его старой драной шубой. При этом она не переставая хихикает и щекочет его ноги и бока.