Элиза Ожешко - Дзюрдзи

С гулким стуком ударяясь о кирпичный пол, люди падали на колени. Снова заиграл орган. У алтаря с мольбой возносилось мелодичное пение, шелестящими волнами лились шепот и вздохи. Петр, решительно действуя локтями, расширил свое место, упал на колени и, прильнув губами к полу, громко зашептал:

— И да поборет сила господня сатанинскую силу...

Вдруг кто-то дернул его за локоть. Петр оглянулся и увидел Клеменса. Наклонившись над самым его ухом, парень шептал:

— Тятя! Старшина хочет купить лошадь, а без тебя я не знаю, что делать.

Оттолкнув сына, Петр снова низко склонился, но Клеменс рванул его за рукав.

— Иди, тятя, а то покупателя упустим...

— Скажи старшине, чтобы он сам шел в костел и людям не мешал богу молиться...

Петр сказал это таким тоном, что Клеменс больше не настаивал, опустился на колени, перекрестился, дважды поцеловал пол и пошел на ярмарку. Но к Петру уже не возвратилось прежнее настроение. Что-то его тревожило, не давало ему покоя. Он пожимал плечами, оглядывался, наконец поднялся и, несколько раз еще ударив себя в грудь, вышел из костела. На паперти ему встретился Степан, смачивавший пальцы в святой воде.

— Ну, что там слыхать насчет моего коня? — с нескрываемым беспокойством спросил Петр.

— Старшина его торговал. Иди живей, а то покупателя упустишь.

Степан еще не продал своего вола и тоже недолго пробыл в костеле; Шимон помолился только у входа в костел и с деньгами, вырученными за горох и рожь, поспешил в корчму. Ни один из них не добрался даже до середины костела, а тем более — до алтаря, где исповедовалось множество народу в исповедальнях, а потом стояло на коленях перед балюстрадой в ожидании причастия.

Незадолго до наступления сумерек базарная площадь опустела; зато множество саней выстроилось возле корчмы. Перед тем, как пуститься в обратный путь, людям, весь день молившимся и озябшим в костеле или торговавшим на базаре и там продрогшим, хотелось хоть на минутку зайти в теплое помещение, согреться и поесть. Поэтому у корчмы, просторного каменного здания с черным, как пропасть, полукруглым проемом ворот, на застывшей от мороза, покрытой снегом и усеянной соломой площади, где местами поблескивали заледеневшие лужи, стояла вереница саней с невыпряженными лошадьми, целиком засунувшими головы и шеи в подвязанные торбы с кормом.

Корчма была тут гораздо просторнее, чем в Сухой Долине. В местечке приходилось рассчитывать на значительно больший наплыв посетителей, нежели в деревне. Особенно много народу собиралось в такие дни, как нынешний. В большом очаге жарко пылало пламя. Едва переступив порог, все подходили к огню, грели озябшие руки и притопывали на месте, чтобы согреть окоченевшие ноги, потом, сняв с плеч холщовые, стянутые шнурком мешки, присаживались к столам, уставленным вдоль стен. Такие мешки были почти у всех. В них держали провизию, взятую из дому на целый день. Количество и качество ее зависели от зажиточности владельца. Одни вынимали из мешочков только ломоть хлеба, щепотку соли и кусок засохшего сыра, у других, кроме хлеба и соли, были сваренные вкрутую яйца, сало и колбаса. Принимаясь за еду, многие с удобством рассаживались на лавках, но были и такие, что ели стоя или на ходу. Народ все прибывал, все нарастал шум, со всех сторон слышался крик, требовали водку, пиво и мед. Евреи разных возрастов, члены семьи корчмаря, без устали сновали в толпе, подавая жбаны, чарки, жестяные кружки, стаканы из зеленого стекла или глиняные блюда с селедкой и с солеными огурцами, которые крестьяне брали для закуски к водке. Собрались тут жители разных деревень, но большей частью принадлежащих к одной волости. Поэтому почти все знали друг друга — близко или хоть в лицо и заводили разговоры о сегодняшней ярмарке, о понесенных убытках или о барышах и о разных хозяйственных делах, своих или своей родни. В глубине комнаты старшина, высшее должностное лицо в волости, немолодой крестьянин с длинной бородой, в надвинутой на лоб черной бараньей шапке, потчевал медом довольно большую компанию. В числе других угощал он и нескольких жителей Сухой Долины, среди которых главную роль играл Петр Дзюрдзя, так как поводом для угощения послужила продажа его лошади старшине. Поэтому разговор касался разных достоинств этой лошади, а затем перешел в оживленный спор о лошадях вообще, и несколько раз даже грозил кончиться ссорой, однако старшина сразу ее пресекал, подливая в стаканы мед из жестяного жбана и с величавым радушием потчуя сотрапезников: