Элиза Ожешко - Дзюрдзи

Сына мать учила, подстрекала:

«Бей жену, сынок, чтоб уважала». —

«Ой, как плетку, матушка, возьму я,

Накажу я женку молодую».

Хата криком ввечеру гудела,

В полночь старая кровать стонала,

А с зарей Гануля не дышала...

Тут певица замолкла, вдела в иглу нитку, на миг устремила на огонь серые блестящие глаза и снова склонилась над шитьем, затянув свою заунывную песню:

«Мати, мати, покойница в хате,

Научи, где женку зарывати?» —

«Отвези Ганулю в чисто поле,

Скажут все: Гануля просо полет,

Да скачи на рынок сам, в Яново...»

А в Янове Ганулины братья,

Ходят, смотрят, спрашивают зятя:

«Ты куда девал сестрицу нашу?»

Воротился: «Слуги, поспешайте,

Вороного мне коня седлайте,

Ой, поеду в поле я к Гануле.

Дайте скрипку громкую мне в руки,

Заиграю о тоске-разлуке,

Будь ты, мать...»

С протяжным скрипом отворилась дверь из сеней, Петруся оборвала песню и, повернув голову, увидела Шимона. Она хорошо его знала и не удивилась его приходу. Возможно, он пришел по делу к ее мужу. Петруся приветливо кивнула головой.

— Добрый вечер, Шимон. Как живете?

Он не отвечал; пошатываясь, прошел несколько шагов, встал прямо перед ней и, разинув рот, уставился на нее. В выцветших глазах его так перемешались выражение ужаса и любопытства, дикой жадности и пьяного умиления, что он выглядел одновременно страшным и смешным. Из его разинутого рта в лицо Петрусе пахнуло водкой. Засунув руки в рукава тулупа, он нагло, хотя и робея, начал:

— Петруся, я к тебе с просьбой...

— А чего вы хотите? — спросила она.

— Кабы ты мне денег одолжила... Я нынче к мировому ходил в суд... «Долги, говорит, надо платить... Землю, говорит, продадут...» — «Не продадут, говорю, она и не выкуплена, у казны, стало быть, не выкуплена». А он, чтоб ему ноги повыломало, говорит, долги надо платить... Я к старшине...

Так он говорил добрых пять минут, по нескольку раз повторяя одно и то же. Она терпеливо его слушала, занятая шитьем, наконец подняла голову и спросила:

— Так чем же я-то тебе могу помочь?

— Одолжи денег, — подступив ближе, повторил мужик.

— Нету у меня, ей-богу нету, да и откуда у меня могут быть деньги? Это и все знают, что в мужнину хату я в одной юбке да в рваном кафтанишке пришла... И у него нету, хоть побожиться, нету. В хате-то всего вдоволь, слава богу, а денег нету... Мы еще оба молодые... когда нам было деньги копить?

— Врешь! — заворчал мужик. — Денег у тебя — сколько душа твоя пожелает, девать некуда.

И, сменив ворчливый тон на молящий, прибавил:

— Одолжи, Петруся, смилуйся, одолжи... Ну что тебе стоит? Ты только скажи своему дружку, чтоб он тебе побольше принес, он сейчас и принесет...

Женщина устремила изумленный взгляд на лицо мужика, окрасившееся под воздействием водки и волнения кирпичным румянцем.

— Да ты никак одурел? — проговорила она. — Это какой же дружок мне деньги станет носить, сколько душе моей угодно?

Шимон поднес руку ко лбу, словно собирался перекреститься, и, боязливо понизив голос, с туповатой ухмылкой сказал:

— А черт? Га? Или он денег тебе не носит? Га?

При этих словах женщина, как ошпаренная, вскочила со скамейки и, широко раскрыв глаза, протянула руки вперед, словно для защиты.

— Что ты болтаешь? — крикнула она. — Опомнись, Шимон, побойся ты бога...

— А-таки носит, — подступив еще ближе и не сводя с нее глаз, упорствовал мужик.

Она торопливо и очень громко проговорила:

— Я в костеле крещеная! Меня каждый день на ночь святым крестом благословляли! Я никаким смертным грехом души своей не губила.

— А-таки носит! — уже стоя вплотную перед ней, повторил мужик. Я нынче сам видал, как он, весь огневой, через трубу к тебе в хату влетел...

На этот раз в широко раскрытых глазах женщины мелькнул испуг.

— Врешь! — крикнула она, и чувствовалось, что она страстно хотела, чтобы он отказался от своих слов.— Врешь! Скажи, что соврал!

— Как бог свят, видал...

Он ударил себя кулаком в грудь и снова пристал к ней:

— Одолжи, Петруш, смилуйся, одолжи... Я и на бесовские деньги соглашусь, только бы мне вылезти из горькой моей нужды... дай хоть бесовских...

Он наступал на нее, подталкивал к стене, придвигая к самому ее лицу свое лицо, от которого разило водкой.

— Я к тебе, как к родной матери... Ты хоть и ведьма, а я к тебе, как к матери... Спаси... Пусть уж и на меня падет этот грех... Поделим с тобой и деньги и грех... Я к тебе, как к матери, к заступнице... Ты хоть и ведьма, а я к тебе все равно, как к заступнице...