Стивен Крейн - Алый знак доблести. Рассказы

Сперва он был уверен, что эти неприятные ощущения мимолетны. Он ждал, пока они пройдут, но умственная и физическая пауза породила лишь новое шатание и качание комнаты. Ему мерещились расщелины с обрывистыми краями; горные пики склонялись к нему. Он оглох и ослеп от удивления. В своем оцепенении он смутно сознавал, что осрамится, если провалится в одну из этих расщелин.

Наконец он различил тень, форму, которая, он знал, была Джонсом. Обожаемый Джонс, мудрейший Джонс расхаживал без страха и заботы по этой удивительной стране — прямой и спокойный. Келси залепетал восторженно и нежно и свалился к ногам своего друга. Голос Джонса прозвучал точно с берегов Неведомого:

— Ну, ну, старина, этак не годится. Возьми себя в руки.

Оказалось, что Джонс не такой уж мудрец.

— О, я… все в порядке, Джонс. Все в порядке. Мне хочется декламировать… Вот и все! Я хочу стихи читать!

Но Джонс был глуп:

— Ладно, садись и замолчи.

Тут Келси воспылал гневом:

— Джонс, оставь меня одного, говорю тебе. Оставь меня одного. Я хочу прочесть ей рассказ. Ей-богу, она прелестная девушка… Живет на моей улице. Из-за этого я и пьян, да! Она…

Джонс подхватил его, потащил к стулу. Джордж слышал, как он смеется. Такого оскорбления со стороны друга он не мог вытерпеть. Он ощутил пылкое желание задушить своего товарища. Уже он порывисто вытянул руку, но Джонс тесно прижал его, и Джордж сделался бессильным, как высохший лист. Его поразило открытие, что Джонс наделен силой двадцати лошадей. Ловко и умело он уложил Джорджа на пол.

Лежа он с изумлением думал о мускулатуре Джонса. Странно, что никогда раньше он не замечал его силы. Все происшествие произвело на него огромное впечатление. В голове промелькнула мысль: ведь он мог бы разоблачить поступок Джонса. Это было бы очень разумно. Произошла бы волнующая, драматическая сцена, и он поразил бы всех присутствующих. Но в этот момент им овладело непреодолимое желание спать. Сумрачные, заглушающие боль сонные облака тяжело надвинулись. Он закрыл глаза с ребяческим вздохом…

Когда он проснулся, вокруг все еще раздавался боевой шум пирушки. Он слегка приподнялся с намерением принять участие в кутеже, но подошел О’Коннор и столкнул его снова на пол. Выдвинув свой подбородок в знак дружеского осуждения, О’Коннор сказал ему, как ребенку: «Ну, то-то».

Перемена, происшедшая с этими людьми, крайне озадачила Келси. Никогда он не видел ничего столь глупого, как их мнение об его состоянии. Он решил доказать, что они имеют дело с человеком в совершенно здравом уме. Он бился и извивался в руках О’Коннора, пока — последним рывком — не встал, шатаясь, на ноги посреди комнаты. Ему хотелось показать, с какой удивительной ясностью он оценивает события:

— О, боже, я л-люблю девушку! Я пьян не… н-не больше, чем вы все! Девушка…

Он почувствовал, что его толкают в угол комнаты, что на него громоздят стулья и столы, пока он не оказался погребенным под большим холмом. Где-то наверху, как у выхода из шахты, звучали голоса, виднелись свет и смутные фигуры. Джордж не пострадал физически, но ему была нанесена невыносимая обида. Его — такого блестящего, доброго, симпатичного — так недружественно исключили из компании. Они оказались бесчувственными, как вареные раки! Это была невыразимая жестокость. Слезы потекли у него из глаз. Он придумывал длинные, дьявольски злые реплики!

Сперва в комнату проникли робкие серые лучи рассвета; они задерживались возле окон, опасаясь приближаться к иным мрачным углам. Наконец хлынули живые потоки солнечного света, разгоняя тени, обнажая всяческую гниль, неся безжалостные разоблачения. Келси проснулся, стеная от неопределенной боли. На минуту он закинул за голову свои омертвевшие руки, а затем приподнялся, тяжело опершись на локти, и, моргая, огляделся вокруг. Жестокая правда дня говорила о несчастье и смерти. После волнений минувшей ночи комната напоминала заброшенное поле битвы. Тяжелый и душный воздух был насыщен запахами табака, человеческого дыхания и пива, оставшегося в недопитых стаканах. Валялись кучи разбитых бокалов, трубок, бутылок, рассыпанного табака и сигарных окурков. Стулья и столы были разбросаны так и сяк, словно после какой-то ужасной борьбы. Посреди всего этого беспорядка лежал старик Бликер; он спал глубочайшим сном, вытянувшись на кушетке, такой заброшенный, неподвижный и мертвенно бледный, словно кинутый здесь труп. Постепенно Келси оценил обстановку. Он огляделся вокруг с выражением крайнего огорчения, раскаяния и отвращения. Ему пришлось снова лечь. Над бровями ломило, как от железных тисков.