Стивен Крейн - Алый знак доблести. Рассказы

Юноша изучал лица соседей, стараясь отыскать на них отпечаток того чувства, которое испытывал сам. Но результаты наблюдений не радовали его. Воздух был так жгуче-свеж, что роты «старичков» шагали бодро, словно под звуки песни. Подтянулся и полк желторотых. Солдаты заговорили о победе, как о чем-то несомненном. Долговязый торжествовал и злорадствовал. Их явно ведут в тыл неприятелю. Все снисходительно сочувствовали частям, оставшимся на берегу реки, и поздравляли друг друга с тем, что вошли в ударную группу.

Юноша, чувствуя себя отщепенцем, еще больше мрачнел от веселых, соленых словечек, передававшихся из шеренги в шеренгу. Полковые остряки прямо из кожи вон лезли. Полк шагал в такт смеху.

Горластый солдат отпускал в адрес долговязого такие язвительные замечания, что остальные хохотали до слез. Они как будто совсем не помнили, куда их ведут. Бригады дружно смеялись, полки гоготали.

Один толстый солдат попытался угнать лошадь со двора фермы. Он рассчитывал навьючить на нее вещевой мешок. Он уже вел на поводу свою четвероногую добычу, как вдруг из дома выскочила девушка и вцепилась в гриву коня. Началась перебранка. Раскрасневшись, блестя глазами, девушка стояла неподвижно, как статуя бесстрашия.

Полк, отдыхавший в это время у обочины, завопил и единодушно принял сторону девушки. Люди так увлеклись этой схваткой, что и думать забыли о другом, большем сражении, в котором им всем придется участвовать. Они глумились над вороватым толстяком, критически — оценивали особенности его телосложения и с неистовым пылом защищали права девушки.

Из толпы неслись настойчивые советы:

— А ты его шестом, шестом!

Толстяк отступил, оставив лошадь на поле боя; его встретили мяуканьем и свистом. Полк был в восторге от его поражения. Солдаты громко поздравляли девушку, а она, тяжело дыша, смотрела на них с вызовом и недоверием.

В сумерки командиры, разбив колонну, отвели полки в поле на отдых. Земля мгновенно покрылась палатками, словно невиданными растениями. Огни костров, похожие на алые редкостные цветы, испятнали вечерний полумрак.

Насколько это было возможно, юноша старался избегать разговоров с однополчанами. Вечером он отошел на несколько шагов от лагеря, и его сразу окружил мрак. Было что-то сверхъестественное, что-то сатанинское в зрелище множества кроваво-красных огней, на фоне которых взад и вперед скользили силуэты солдат.

Он лег на землю. Травинки нежно касались его щеки. В ветвях высокого дерева запуталась луна. Окутанный скользящим безмолвием ночи, он ощутил безмерную жалость к себе. В легких порывах ветра таилась ласка, и юноше казалось, что в этот его трудный час даже темнота полна глубоким сочувствием к нему.

Он хотел одного: вернуться к себе на ферму и целые дни ходить из дома в хлев, из хлева на поле, с поля в хлев, из хлева в дом. Он вспомнил, как часто проклинал пеструю корову и ее товарок, когда ему приходилось доить их, как часто вскакивал с табурета и злобно опрокидывал его. Теперь ему чудилось, что коровьи головы окружены ореолом счастья, и за возможность снова увидеть их он отдал бы все бронзовые пуговицы всей страны. Он говорил себе, что в нем нет настоящей воинской закваски, и всерьез размышлял над коренным различием между ним и теми людьми, которые, как злые духи, бродили вокруг костров.

Шорох травы прервал его думы, и, подняв голову, он увидел горластого.

— Эй, Уилсон! — позвал он.

Тот подошел и остановился над ним.

— Это ты, Генри? Что ты тут делаешь?

— Да так, думаю, — сказал юноша.

Горластый присел рядом и осторожно раскурил трубку.

— Ты, я вижу, загрустил, друг. Вид у тебя, прямо скажем, неважный. Что это с тобой творится?

— Ничего не творится, — ответил юноша.

Горластый пустился в рассуждения о предстоящей встрече с неприятелем.

— Теперь шалишь, им от нас не уйти! — При этих словах его мальчишеское лицо расплылось в радостную улыбку, голос восторженно зазвенел. — Теперь им от нас не уйти! Уж мы им, чертям собачьим, наложим! Говоря по правде, — добавил он тоном куда более сдержанным, — до сих пор не мы им, а они нам накладывали. Но теперь наш черед.

— Что-то мне помнится, будто ты совсем недавно возражал против нашего выступления, — сухо заметил юноша.

— Ты не так меня понял, — возразил тот. — Я не против выступления, лишь бы оно кончилось доброй дракой. Но я бешусь, когда нас гоняют то туда, то сюда, а толку никакого, только потертые ноги да собачий голодный паек.