Август Стриндберг: Красная комната

— Это ты писал? Отвечай! Это ты писал?

— Да.— Арвид встал, чтобы уйти.

— Нет, садись! Садись!

Если бы тут была собака, она, наверное, тотчас же села бы.

— Что здесь написано? Читай! «Я, Арвид Фальк, свидетельствую, что я от брата моего Карла-Николауса Фалька, назначенного моим опекуном, получил сполна мою часть наследства общей суммой… и т. д.».

Он стыдился назвать сумму.

— Ты, значит, подтверждал то, что ты не считал правдой! Честно ли это — спрашиваю я? Нет, ответь на мой вопрос! Честно ли это? Нет! Следовательно, ты дал ложное свидетельство. Значит, ты негодяй! Да, да! Разве я неправ?

Сцена была слишком эффектна, и торжество слишком велико, чтобы наслаждаться ими без публики. Невинно обвиненный, он должен был привлечь свидетелей: он распахнул дверь, ведущую в лавку.

— Андерсон! — крикнул он.— Ответь мне на один вопрос. Но внимательно слушай! Если я даю ложное свидетельство, негодяй я или нет?

— Конечно, вы, хозяин, негодяй,— ответил Андерсон, не задумываясь.

— Слыхал ли ты, он сказал, что я негодяй, если я подпишу неправильную квитанцию! Что я говорил? Ты, нечестен, Арвид, ты нечестен! Это я тоже всегда говорил тебе! Добродушные люди очень часто — негодяи; ты всегда был добродушным и уступчивым, но я видел, что ты таишь другие мысли; ты негодяй! Это говорил и твой отец, ибо он всегда говорил, что думал, и был порядочным человеком, Арвид, а ты не таков! И будь уверен, что, если бы он жил еще, с болью и тоской сказал бы: «Ты нечестен, Арвид! Ты — нечестен!»

Он еще несколько раз прошелся по диагонали, и это звучало, как будто он ногами аплодировал своей сцене, и позвонил ключами, как бы давая знак к подаче занавеса. Заключительная реплика была так закруглена, что всякое добавление испортило бы впечатление целого. Несмотря на тяжкое обвинение, которого он на самом деле давно ждал, ибо всегда думал, что у брата неискреннее сердце, он был доволен, что оно миновало, и так счастливо, удачно и остроумно миновало, что он чувствовал себя почти веселым и даже несколько благодарным. Кроме того, ему представился такой хороший случай сорвать на ком-нибудь свою злобу, которая у него возникла наверху, в кругу семьи; срывать ее на Андерсоне — это с годами потеряло свою прелесть; срывать его на жене он потерял охоту.

Арвид умолк; он был человеком, которого воспитание сделало настолько робким, что ему всегда казалось, что он неправ; он с детства ежедневно и ежечасно выслушивал ужасные слова: «порядочно, честно, откровенно, правдиво», так что они стояли перед ним, как судья, вечно твердивший ему: «Виновен!» Одну секунду он подумал, что он ошибся в своих вычислениях, что брат невиновен и что он сам действительно негодяй; но в следующее мгновение он уже видел в брате обманщика, надувшего его простой адвокатской уловкой; и он хотел бежать, не вступая в спор, бежать, не сделав ему своего второго заявления, именно о том, что он решил сменить поприще.

Пауза продлилась дольше, чем была задумана. Карл-Николаус имел время мысленно измерить свое торжество. Словечко «негодяй» пришлось ему по вкусу, оно ему так было приятно, как будто он сказал «Вон!». А открывание двери, ответ Андерсона, и появление брата — все сошло так хорошо; связку ключей он не забыл на ночном столике, замок открылся без затруднения, доказательство было убедительно, и вывод был удочкой, поймавшей щуку. Хорошее настроение вернулось к нему; он простил, нет, он забыл, все забыл, и когда он захлопнул кассу, он навсегда замкнул неприятную историю. Но он не захотел так расставаться с братом; у него была потребность поговорить с ним о чем-нибудь другом, набросать несколько пригоршней болтовни на неприятную тему, увидеть брата при обыденных обстоятельствах, хотя бы за столом, люди всегда имеют довольный вид, когда они едят и пьют, а он хотел видеть его довольным; он хотел видеть его лицо спокойным и не слышать дрожи в его голосе, и он решил пригласить его позавтракать. Трудность заключалась теперь в том, чтобы найти переход, подходящий мостик, чтобы перешагнуть через пропасть. Он поискал в голове и не нашел ничего. Он поискал в кармане и нашел… спичку.

— Черт побери, ты не закурил сигару, малый! — сказал он с искренней, нелицемерной теплотой.

Но малый так искрошил во время разговора свою сигару, что она не могла больше гореть.

— Вот тебе другую!

Он вытащил свой большой кожаный портсигар:

— Вот, возьми! Это хорошие сигары!

Брат, не бывший в состоянии обидеть кого бы то ни было, принял предложенное с благодарностью, как протянутую руку.