Карел Чапек: Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Подходит Полана, бледная, решительная какая-то:

— Это Штепан, Юрай, Штепан Манья.

Человек, нагнувшийся над постромками, резко выпрямившись, оборачивается к Юраю. Уж больно ты черен, дивится про себя Гордубал, прямо ворон, прости господи!

— В работниках у меня был, — добавляет Полана твердо и отчетливо.

Парень пробормотал что-то и склонился к постромкам; отстегнув, вывел лошадей из оглобель и, держа обеих одной рукой, другую протянул Гордубалу:

— Добро пожаловать, хозяин!

Хозяин поспешно вытер руку о штаны и подал ее Штепану; Гордубал растерян и вместе с тем польщен, он смутился, пробормотал что-то и еще раз тряхнул Штепану руку — по-американски.

Невелик Штепан, а ладен. Ростом Юраю по плечо, а глядит ему прямо в глаза — дерзко и вызывающе.

— Славные кони, — бормочет Гордубал и тянется погладить по морде. Но кони шарахаются и встают на дыбы.

— Поберегись, хозяин, — предостерегает Манья, и в глазах его блестит насмешка, — это венгерские.

Ах ты, черномазый, думаешь, я не понимаю в конях? И правда, не понимаю, да привыкнут кони к хозяину.

Лошади дергают головами, вот-вот вырвутся. Руки в карманы, Гордубал, и ни с места, пусть этот черномазый не думает, что ты боишься!

— Вот этот трехлетка, — рассказывает Манья, — от кавалерийского жеребца. — Манья хватает коня за уздечку. — Ц-ц-ц! Э-э! Вот черт! Айда! — Конь дергает головой, а Штепан только смеется.

Полана подходит ближе, протягивает коню ломоть хлеба. Штепан, блеснув в ее сторону глазами, скалит зубы, удерживая коня за уздечку.

— Э-э, постой!

Штепан стискивает зубы от усилия, и конь стоит точно вкопанный и, красиво выгнув шею, берет губами хлеб с хозяйкиной ладони.

— Н-но! — кричит Манья и, крепко ухватив коней под уздцы, ведет их в конюшню.

Полана глядит им вслед.

— Четыре тысячи дают за жеребца, — сообщает она оживленно, — а я не продам. Штепан говорит, что конь все восемь стоит. А кобылу будем к осени крыть… — Что за черт, почему она смутилась и словно прикусила язык. — Надо им корму задать, — говорит она неуверенно и хочет отойти.

— Так, так, корму, — одобряет Юрай. — Добрый конь, Полана, а что, и в упряжке тоже хорош?

— В упряжке? Да таких коней жалко запрягать, — раздраженно говорит Полана. — Это тебе не деревенская кляча.

— Ну, пожалуй, — сдерживается Гордубал. — Оно и верно, жаль такого молодца. Хорошие кони, голубка, поглядишь — душа радуется.

Манья уже выходит из конюшни с двумя брезентовыми ведрами в руках.

— Восемь тысяч возьмем за него, хозяин, — уверенно говорит он. — А кобылу к осени крыть надобно. Эх, и жеребца я для нее подыскал — чистый дьявол.

— Брут или Хегюс? — оборачивается Полана с полдороги.

— Хегюс. Брут тяжел будет. — Манья скалит зубы под черными усиками. — Не знаю, как вы, хозяин, а я недорого дам за тяжелого копя. Сила есть, а породы никакой. Породы-то нет, хозяин.

— Гм… да, — неуверенно отзывается Гордубал, — порода дело такое… Ну, а коровушки, Штепан?

— Коровы? — удивляется Штепан. — Вы о коровах? Да, есть у хозяйки две коровы, говорит, молоко нужно. А вы еще не были в конюшне, хозяин?

— Н-нет. Видишь ли, я только что приехал, — отвечает Гордубал и теряется — ведь вот уже груду дров напилил, этого не скроешь. И все-таки Гордубал доволен, что легко перешел со Штепаном на «ты». Так и полагается между хозяином и работником.

— Да, — продолжает Гордубал, — я как раз собирался туда.

Штепан, наполнив ведро водой, охотно ведет хозяина в конюшню.

— У нас там… у хозяйки там жеребеночек, трехнедельный, и кобыла жеребая. Два месяца назад покрыли. Сюда, хозяин. А этот мерин считай что продан. Две с половиной тысячи. Добрый конь, да я запрягаю трехлетку — надо объездить. Норовистый. — Манья опять скалит зубы. — Мерин этот для армии. Наших коней всегда для армии брали.

— Так, так, — поддакивает Юрай, — чисто у тебя здесь, Штепан. Ну, а самому приходилось служить в солдатах?

— В кавалерии, хозяин, — ухмыляется Манья и поит из ведра трехлетку. — Вы только гляньте… что за голова! А круп! Эх! Ц-ц-ц! Осторожно, хозяин. — И Штепан хлопает лошадь по шее кулаком, — Ух, разбойник! Вот это конь!

Гордубалу не по себе от острого запаха конюшни. То ли дело хлев, — родной запах навоза, молока, пастбища.

— А жеребенок где? — спрашивает он.

Жеребенок, еще совсем мохнатый, сосет матку. Он весь состоит из одних ног. Кобыла поворачивает голову и умными глазами косится на Гордубала. Ну, а ты-то зачем здесь? Растроганный Юрай гладит ее по теплому, гладкому, как бархат, заду.