Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки

И черт бы их побрал всех скопом: писателей, чешских издателей, чешских бумажников, и я не знаю кого еще. Черт бы их побрал за то, что они думают о чем угодно, только не о том, что книжка в конечном счете должна попасть в книжный шкаф; она должна стоять там в ряду других; и она должна туда влезать и не должна там теряться, и вообще должна как-то осознавать свой статус, обеспеченный ей до конца дней в систематизированной и доступной для граждан библиотеке.

А тут один поэт выжал из себя дюжину стишат и спешит их тиснуть на формате 30х25 см — получилась тетрадочка тощая, как блин, и широкая, как альбом; всунь ее между больших книг, и она исчезнет с глаз твоих навеки; поставь ее среди книг поменьше, и у нее сразу же загнутся углы и макушка. Она никуда не помещается и всюду мешает, всюду выставляет свое тощее убожество, ломается, короче, черт бы ее побрал. А другой поэт, очевидно, полагая, что его книжицу ты будешь до смерти носить с собой в жилетном кармане, вместил плоды своего труда в томик 6x4 см; и вот ищи теперь для него место в шкафу. А иной литератор испытывает пристрастие к высокому и узкому формату, другой же — к низенькому и широкому, у третьего что ни книжка, то новый издатель, у четвертого что ни томик, то новый — символически! — формат. Я бы назначил специальную премию тому, кто сумеет изящно составить в ряд все старые сочинения Виктора Дыка [132]или вышедшие до сего дня творения Отокара Фишера [133]. Целый божий день ты можешь пытаться разместить в шкафу чешскую литературу, а потом в отчаянии сядешь на пол и видишь, что перед тобой скорее груда соломы, куча бумаги, чем упорядоченная библиотека.

В самом деле, чешскую литературу, по-видимому, почти повсеместно характеризуют две черты:

1) любовь к ужасающе тонким тетрадочкам — подобным сморщенным ломтикам сухофруктов с дерева, скудно плодоносящего; к тетрадочкам, которые невозможно переплести с чем-нибудь еще и которые поэтому обречены на медленное превращение в сухую листву;

2) пристрастие к слишком большим или малым форматам, коротким и широким, высоким и чахоточно-узким, но неизменно, насколько только возможно, неудобным и несопоставимым. В отличие от этого, французов, например, характеризует тенденция не издавать книгу до тех пор, пока она не наберет приличный, ну хотя бы стопятидесятистраничный, объем, а затем ее издают в определенном унифицированном или хотя бы практически удобном формате, который позволяет при чтении спокойно держать книгу в руках, а после чтения так же спокойно поставить ее на полку, где она не будет торчать выше всех, но и не затеряется среди других. Ну что ж, по-видимому, это и есть тот самый французский рационализм, противный западный практицизм, в то время как у нас…

…Но когда вам придется приводить в порядок свою библиотеку, у вас невольно вырвется это «черт бы их побрал», и вы вздохнете — ну когда же наконец наши авторы и издатели вспомнят о читателе и его любви к порядку; когда уразумеют, что нормальное место книги — на книжной полке, а там ей никак не повредит некая разумная толщина и определенный, не превышающий разумных пределов рост, при котором меньше страдают и книги и читатели. По-моему, тут не так уж трудно договориться.

1922

Нередко мы пристаем к своим ближним с трафаретным вопросом — назовите вашу любимую книгу. Как и большинство трафаретных вопросов, этот отличается удивительной неточностью. Правильнее было бы спросить; какую книгу вы любите читать в той или иной жизненной ситуации? Не подлежит сомнению, что один и тот же человек в разные периоды жизни отдает предпочтение разным книгам: так, одна книга привлечет его в счастливую эпическую пору мальчишества, когда он раздумывает, то ли ему смастерить пращу, то ли приняться за роман Кервуда [134]; иная книга понадобится в годы отроческого пробуждения чувственности; но уже другая — если он по уши влюблен; и опять же совсем не та в течение всей остальной жизни, когда человек постепенно становится солидным и расчесывает гребнем сначала первые, а затем и последующие седины. Впрочем, все это старо, как мир, и остается лишь удивляться, почему, раз уж издаются книги для детей и подростков, никто до сих пор не додумался издавать книги с таким же точным указанием, что они адресованы молодым ослам или старым хрычам, разведенным дамам или брюзгливым холостякам. Но даже если не учитывать возрастной градации, все равно любая книга, пускай хоть самая лучшая, не универсальна. Например, Библия никак не подойдет для дорожного чтения. В приемной зубного врача едва ли кто-нибудь разложит томики стихов в расчете на то, что они помогут пациентам скоротать томительные минуты. К утреннему кофе берут не «Отверженных» Гюго, а скорее газету.