Роберт Эйкман: Мертвые идут!

— Мне понадобится твоя помощь, — заявила она.

С миссис Паскоу произошла еще одна перемена. Теперь она выглядела испуганной.

— Не уезжайте. Прошу вас, не надо. Не сейчас. Уже слишком поздно.

Джеральд резко повернулся к ней.

— Слишком поздно для чего? — грубо поинтересовался он.

Миссис Паскоу побледнела.

— Вы сказали, что вам нужна машина, — запинаясь, пролепетала она. — Вы опоздали.

Джеральд взял Фринну за руку.

— Пойдем наверх.

Когда они подошли к двери, миссис Паскоу сделала еще одну попытку.

— С вами ничего не случится, если вы останетесь. Правда. — Ее обычно резкий голос звучал так слабо, что совсем потерялся среди колокольного звона. Джеральд заметил, что она откуда-то выудила бутылку виски и снова наполняет свой стакан.

С Фринной под руку он сначала подошел к массивной парадной двери. К своему удивлению, он обнаружил, что дверь не закрыта ни на засов, ни на ключ и открывается легким поворотом ручки. Он выглянул наружу — колокола заполнили все небо, кругом стоял инфернальный перезвон.

Он подумал, что Фринна впервые выглядит напряженной и упавшей духом.

— Они звонят слишком долго, — прижалась она к нему. — Скорей бы перестали.

— Мы собираем вещи и уезжаем. Я хотел выяснить, можно ли выйти через эту дверь. Нужно закрыть ее потихоньку.

Петли немного поскрипывали, и он в нерешительности замер перед полузакрытой дверью, раздумывая, закрыть ее с размаху или постепенно. Внезапно по узкой, плохо освещенной улочке бесшумно, как летучая мышь, пронеслось нечто темное и бесформенное, сплошь острые углы, с черным покрывалом на голове. Это было первое живое существо, которое они встретили на улицах Холихейвена, и Джеральд почувствовал огромное облегчение от того, что, кроме него, никто этого не видел. Дрожащей рукой он резко захлопнул дверь.

Но он напрасно беспокоился — в таком шуме ничего не было слышно, хотя он и задержался на минуту, выйдя из гостиной. Оттуда раздавался истерический плач миссис Паскоу, и он снова обрадовался, что Фринна ушла немного вперед. Поднявшись наверх, они уперлись прямо в дверь коменданта: им пришлось пройти вплотную к японскому воину, чтобы свернуть в левый коридор.

Вскоре они оказались в своей комнате и закрыли дверь на ключ.

— О Боже! — воскликнул Джеральд, падая на кровать. — Ад кромешный. — И уже не первый раз за вечер ужаснулся, насколько буквально звучат его слова.

— Самый настоящий ад, — спокойно согласилась Фринна. — Поэтому мы никуда не пойдем.

Он не мог понять, что ей известно, о чем она догадалась или что вообразила; поэтому любое его объяснение может оказаться чрезвычайно опасным. Но у него не было сил бороться с ее сопротивлением.

Она смотрела из окна на главную улицу.

— Мы могли бы заставить их замолчать усилием воли, — устало предложила она.

Джеральда гораздо больше пугала остановка колокольного звона, нежели его продолжение. Но надеяться на то, что они будут звонить до самого рассвета, бесполезно.

Вдруг одна группа колоколов смолкла. Другого объяснения тому, что звук явно стал тише, быть не могло.

— Вот видишь! — воскликнула Фринна. Джеральд резко сел на край кровати.

Почти сразу затихла еще одна группа колоколов, потом другая и так далее, пока не осталась лишь одна группа, с которой все и началось. Потом звон колоколов сменился ударами одного колокола. Он пробил пять, шесть, семь раз и тоже смолк. И наступила тишина.

В голове Джеральда теснились отголоски звуков, заглушаемые стуком его сердца.

— О Господи, — выдохнула Фринна, отвернувшись от окна и вытянув над головой руки. — Давай завтра уедем в другое место. — Она начала раздеваться.

Они быстро улеглись в постель и заключили друг друга в объятия. Джеральд старательно не смотрел в сторону окна, и никому из них не пришло в голову его открыть, хотя обычно они не закрывали окна на ночь.

— Раз мы спим на такой кровати, может, задернем полог? — спросила Фринна. — Устроимся поуютнее? После этого проклятого трезвона?

— Мы задохнемся.

— Когда у всех были кровати с пологом, разве кто-нибудь задохнулся?

— Они закрывали полог только в тех случаях, когда в комнату могли войти люди.

— Милый, ты дрожишь. Давай все-таки закроем.

— Лучше давай займемся любовью.

Его нервы были натянуты до предела, и он напряженно вслушивался в тишину. Ни с улицы, ни из самой гостиницы не доносилось ни звука: ни скрипа половицы, ни шагов крадущейся кошки, ни далекого уханья совы. С тех пор как прекратился колокольный звон, он боялся посмотреть на часы; ему было страшно подумать о том, сколько темных часов осталось до их отъезда из Холихейвена. Он ясно видел перед собой коленопреклоненного коменданта у темного окна, словно их разделяли не толстые стены, а прозрачная кисея; и угловатое существо, которое он видел на улице, оно носилось туда и обратно по его памяти.