Уилки Коллинз - Нет прохода

В одной из мрачных комнат мрачной маленькой гостиницы в Бриге сидели вдвоем мистер Бинтрей и maître Фохт и держали друг с другом профессиональный совет. Мистер Бинтрей рылся в своем ящике с письмами. Maître Фохт обратил свои взоры на запертую дверь, окрашенную в коричневый цвет, якобы под красное дерево, которая вела в следующую комнату.

— Не пора ли ему быть здесь? — спросил нотариус, меняя свое положение и бросив взгляд на вторую дверь в другом конце комнаты, окрашенную в желтый цвет, якобы под ель.

— Он уже здесь, — ответил Бинтрей, прислушиваясь на мгновенье.

Слуга открыл желтую дверь, и вошел Обенрейцер.

После сердечного приветствия maître'у Фохту, которое, по-видимому, привело нотариуса в немалое смущение, Обенрейцер со сдержанной и сухой вежливостью поклонился Бинтрею.

— По какому поводу меня заставили приехать из Невшателя к подножию этих гор? — осведомился он, опускаясь на стул, который ему указал английский юрист.

— Вы будете вполне удовлетворены в этом отношении еще до конца нашей беседы, — отвечал Бинтрей. — Теперь же, позвольте мне перейти сразу к делу. Между вами, мистер Обенрейцер, и вашей племянницей происходила переписка. Я здесь нахожусь, чтобы представлять собою вашу племянницу.

— Другими словами, вы, юрист, находитесь здесь, чтобы представлять собою несоблюдение закона?

— Удивительный вывод! — сказал Бинтрей. — Если бы только все, с кем мне приходилось иметь дело, были похожи на вас, то как бы легка была моя профессия! Я нахожусь здесь, чтобы представлять собою несоблюдение закона — это ваша точка зрения. Я нахожусь здесь, чтобы устроить компромисс между вами и вашей племянницей — это моя точка зрения.

— Для компромисса должны быть две стороны, — возразил на это Обенрейцер. — Я, в данном случае, отказываюсь быть одной из них. Закон дает мне власть следить за поступками моей племянницы, пока она не станет совершеннолетней. Она еще не совершеннолетняя, и я требую по праву своей власти.

В этот момент maître Фохт попытался заговорить. Бинтрей успокоил его с сострадательной кротостью в тоне голоса и манерах, как будто бы успокаивал любимое дитя.

— Нет, мой почтенный друг, ни слова. Не волнуйтесь понапрасну; предоставьте это мне. — Он повернулся и снова обратился к Обенрейцеру: — Я не могу ничего представить себе подобного вам, мистер Обенрейцер, разве только гранит — но даже и он разрушается с течением времени. В интересах мира и спокойствия — ради вашего собственного достоинства — уступите немного. Дело идет только о передаче вашей власти другому лицу, которое мне известно и которому можно довериться, так как оно никогда не потеряет из виду вашей племянницы ни днем, ни ночью!

— Вы напрасно тратите и свое время, и мое, — ответил на это Обенрейцер. — Если моя племянница не признает моей власти в течение недели с этого дня, то я буду взывать к закону. Если вы будете сопротивляться закону, я возьму ее силой.

Он поднялся на ноги, произнося эти последние слова. Maître Фохт еще раз оглянулся на коричневую дверь, которая вела в следующую комнату.

— Имейте какую-нибудь жалость к бедной девушке, — стал ходатайствовать за нее Бинтрей. — Вспомните, что она совсем недавно потеряла своего возлюбленного, погибшего ужасной смертью! Разве ничто не тронет вас?

— Ничто.

Бинтрей в свою очередь поднялся на ноги и взглянул на maître'а Фохта. Рука Фохта, лежавшая на столе, стала дрожать. Взор его был прикован к коричневой двери, словно силой непреодолимого очарования. Обенрейцер, наблюдавший подозрительно за ним, тоже взглянул в этом направлении.

— Там кто-то подслушивает! — воскликнул он, быстро обернувшись назад и бросив взгляд на Бинтрея.

— Там подслушивают двое, — ответил Бинтрей.

— Кто же это?

— Вы увидите сами.

Ответив так, он возвысил свой голос и произнес следующее слово — одно обыкновенное слово, — которое ежедневно и ежечасно на устах всякого:

— Войдите!

Коричневая дверь отворилась. Опираясь на руку Маргариты, с исчезнувшим с лица загаром, с забинтованной и висевшей на перевязи правой рукой, перед убийцей предстал Вендэль, человек, воскресший из мертвых.

В последовавший за этим момент молчания, пение птички в клетке, висевшей снаружи во дворе, было единственным звуком, раздававшимся по комнате. Maître Фохт дотронулся до Бинтрея и указал ему на Обенрейцера.

— Посмотрите на него! — сказал нотариус шопотом.

Потрясение парализовало всякое движение в теле негодяя, кроме движения крови. Его лицо стало похожим на лицо трупа. Единственный след краски, оставшейся в нем, была синевато-багровая пурпуровая полоса, указывавшая на направление того рубца, где его жертва нанесла ему рану в щеку и шею. Безмолвный, бездыханный, без движений, без проблеска жизни во взоре, он, при виде Вендэля, словно был поражен на месте этой смертью, в жертву которой обрек его.