Арчибальд Кронин - Ключи Царства

Положив себе с большого блюда щедрую порцию ветчины, яиц и почек, Слит уже благосклоннее принял чашку чая, налитого из металлического чайника. Занятый намазыванием масла на подрумяненный тост, он не сразу услышал негромкий вопрос отца Чисхолма:

— Вы ничего не будете иметь против, чтобы Эндрью ел свою овсянку вместе с нами? Эндрью! Это монсиньор Слит.

Слит резко поднял голову. Мальчик лет девяти неслышно вошел в комнату и стоял, смущенно теребя свою голубую фуфайку. По его худенькому бледному лицу видно было, что он очень нервничает. Замявшись, мальчик скользнул на свое место и машинально потянулся за кувшином с молоком. Когда он наклонился над тарелкой, влажная каштановая прядь упала на его некрасивый костистый лоб (очевидно, была пущена в ход губка мисс Моффат). В глазах Эндрью, необычайно голубых, застыло детское предчувствие беды — они выражали такую тревогу, что мальчик не осмеливался поднять взгляд. Секретарь епископа удобнее уселся за столом и не спеша продолжил прерванный ужин. В конце концов, сейчас еще неподходящий момент… Однако время от времени он незаметно посматривал на мальчика.

— Так ты и есть Эндрью? — приличие требовало, чтобы он что-то сказал. Слиту даже удалось придать своим словам некоторую благожелательность. — И ты ходишь здесь в школу?

— Да…

— Ну-ка, расскажи, что ты знаешь.

Довольно добродушно он задал несколько простых вопросов. Мальчик вспыхнул. От смущения он совсем растерялся и пробормотал что-то нечленораздельное, выдававшее его явное невежество. Брови монсеньора Слита поползли вверх.

«Ужасно, — подумал он. — Совершенный беспризорник!» Слит положил себе вторую порцию почек, и внезапно до него дошло, что, пока он небрежно поглощал всякие вкусные блюда, те двое ограничивались овсянкой. Слит покраснел: старик выставлял напоказ свои аскетизм. Какая невыносимая аффектация!.. Наверное, отец Чисхолм угадал его мысль. Он покачал головой.

— Я столько лет был лишен моей милой шотландской овсянки, что теперь никогда не упускаю случая отведать ее.

Монсеньор Слит ничего не ответил. Вскоре Эндрью, робко взглянув на обоих священников и преодолевая немоту, попросил позволения выйти из-за стола. Когда он вставал, чтобы прочесть после еды молитву, то неловко задел локтем ложку и уронил ее. Неуклюже волоча ноги в грубых башмаках, мальчик направился к двери. Снова наступило молчание.

Закончив ужин, Слит легко поднялся и без всякой видимой цели, опять занял свое место на тощем коврике у камина. Широко расставив ноги и заложив руки за спину, он разглядывал, впрочем незаметно, своего престарелого собрата.

Отец Чисхолм все еще сидел за столом с видом терпеливого ожидания.

«Боже милосердный, — думал монсеньор Слит, — что за жалкий представитель нашего сословия этот обтрепанный старик в грязной сутане с засаленным воротником. Какая у него желтая высохшая кожа!»

Одну щеку отца Чисхолма обезобразил шрам, вроде рубца от удара кнутом, который выворачивал нижнее веко. Он, казалось, тянул его голову вниз и вбок, а шея была постоянно искривлена усилием как-то восполнить хромоту — он припадал на одну ногу. Из-за этого наклона головы в тех редких случаях, когда отец Чисхолм поднимал глаза, обычно опущенные, его взгляд был как-то неприятно проницателен, и это приводило других в замешательство. Слит откашлялся. Он решил, что теперь настала пора заговорить и, придав своему голосу нотку сердечности, спросил:

— Давно ли вы здесь, отец Чисхолм?

— Двенадцать месяцев.

— Ах да! Со стороны Его Милости было очень любезно послать вас сюда, в ваш родной приход, после вашего возвращения.

— Это и его родной приход тоже!

Слит учтиво склонил голову.

— Да, да! Я знаю, что Его Милость разделяет с вами честь быть здешним уроженцем. Постойте-ка… Сколько же вам лет, отец Чисхолм? Почти семьдесят, не правда ли?

Отец Чисхолм кивнул и со стариковской гордостью мягко добавил:

— Я не старше, чем Ансельм Мили.

Такая фамильярность заставила Слита нахмуриться, но он тут же снисходительно с оттенком сочувствия улыбнулся.

— Несомненно. Но жизнь обошлась с вами несколько иначе. Короче говоря, — он выпрямился, твердый, но отнюдь не жестокий, — епископ и я, мы оба считаем, что вы должны быть вознаграждены за долгие годы вашей преданной службы; словом, что вам пора уйти на покой.

С минуту длилась полная тишина.

— Но у меня нет никакого желания уходить на покой.

— Тяжкий долг заставил меня приехать сюда, чтобы произвести расследование и сообщить о результатах Его Милости. Но есть некоторые факты, на которые нельзя смотреть сквозь пальцы, — Слит благоразумно смотрел в потолок.