Фрэнсис Гарт - В приисковой глуши

«Я люблю вас!»

«О! бедная я!»

«Кокетка».

Учитель на минуту был поражен этим неожиданным, но графическим свидетельством того факта, что посещение дядей Беном школы было не только известно, но и комментировалось.

Маленькие глазки юных наблюдателей оказались зорче его собственных. Он опять был обманут, не смотря на все свои старания. Любовь, хотя и под маской, снова внедрилась в его школу со всей своей путаницей и беспорядком.

В то время как эта пасторальная жизнь, ютившаяся вокруг школьного дома на просеке, нарушалась лишь случайными сторожевыми ружейными выстрелами, доносившимися из владений Гаррисон-Мак-Кинстри, — более деловитая часть Инджиан-Спринга вдруг была охвачена одним из тех предприимчивых спазмов, какие свойственны всем калифорнийским рудоносным поселкам.

Открытие Эврика-Дитш и расширение почтового сообщения из Биг-Блуфа были событиями немаловажными и праздновались в один и тот же день. Такое сугубое торжество оказалось даже не под силу красноречивой риторике издателя «Star», который совсем запутался в метафорических сравнениях. «Не будет слишком большим преувеличением, если мы скажем, что Инджиан-Спринг, благодаря своей превосходно организованной системе внутреннего обращения, слияния Норт-Форка с рекой Сакраменто и их общему впадению в необозримый Тихий океан, находится в прямом сообщении не только с Китаем, но даже и с отдаленнейшими рынками антиподов, — объявил он с чарующей восторженностью. — Граждане Инджиан-Спринга, сев в почтовую карету в 9 часов утра, и прибыв в Биг-Блуф в 2 ч. 40 м., могут отправиться в тот же вечер с курьерским поездом в Сакраменто и достигнуть Сан-Франциско на великолепном пароходе компании паровой навигации во время, чтобы сесть на тихоокеанский почтовый пароход, отправляющийся в Йокагаму на следующий день в 3 ч. 30 м.».

Хотя никто из граждан Инджиан-Спринга не собирался воспользоваться таким удивительным удобством, но каждый смутно ощутил удовольствие от такой перспективы, и даже учитель, давший прочитать редакторское красноречие Руперту Фильджи с педагогической целью доставить последнему упражнение в произношении пятисложных слов, был приятно польщен. Джонни Фильджи и Джимми Снейдер, усмотрели в этом таинственном сообщении тоже нечто заманчивое, хотя и непонятное, слушали во все уши и таращили глазенки.

А заключительные слова учителя, что такое замечательное событие следует отметить распущением учеников на полдня, окончательно утвердили мысль об его важном значении.

И вот наступил знаменательный день, когда две почтовых кареты прибыли из Биг-Блуфа с нарочно приглашенными спикерами — которые всегда приглашаются в таких случаях, но каждый раз чувствуют себя так, как будто бы им еще не доводилось присутствовать на таком важном и интересном торжестве. Стреляли по этому поводу из двух пушек, гремел хор медных инструментов, и выброшен был новый флаг на дереве свободы. После того последовало «угощение» в местной гостинице. И над всем этим господствовал дух неукротимой молодости и неудержимой предприимчивости, опьянявший самый воздух. Это тот дух, который населил пустыни и превратил их в цветущие города и поселки.

Учитель, распустивший своих питомцев и чувствующий себя как-то состарившимся в их обществе, почувствовал нечто вроде зависти, расхаживая между этими юными энтузиастами.

Особенно памятным остался этот день для Джонни Фильджи, не только потому, что он слушал восхитительные звуки медных труб вперемежку с тромбоном и барабанами; не только потому, что внимал оглушительной пальбе двух пушек и обонял опьяняющий запах пороха, но вследствие одной странной случайности.

Бессовестно покинутый на веранде Эврика-отеля, в то время как его брат Руперт ухаживал за хорошенькой хозяйкой, помогая ей в хозяйственных хлопотах, Джонни предавался неограниченным наблюдениям. Розетки, шестерка лошадей, новая упряжь, длина бича кучера, его громадные кожаные рукавицы и то, как он держал возжи — все это ослепляло глаза и чувства Джонни и навеки запечатлелось в его памяти. Но когда из второй кареты или «купе» вылез «настоящий пассажир» и беспечно и развязно направился к веранде, как будто бы карета и торжество, что происходило, были для него плевым делом, Джонни решил, задыхаясь от восторга, что он увидел принца! Разодетый в белый шелковый сьют, с бриллиантовым перстнем на пальце, с золотой цепочкой, сверкавшей на жилете и в шляпе-панама, с широкой черной лентой, лихо сидевшей на его завитых и напомаженных волосах, он был так великолепен, что совсем ослепил Джонни. Если бы он толкнул Джонни, проходя мимо его, он бы задрожал от восторга; если бы он заговорил с ним, то он не в силах был бы ему отвечать. И, представьте себе его крайнее изумление, когда он увидел, что дядя Бен, да! да! именно дядя Бен, подошел к этому фениксу, этому идеалу, хотя и не без конфуза, и, перекинувшись с ним двумя-тремя непонятными словами, ушел вместе с ним!