Михаил Булгаков - Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных

Получилось будто бы ничего. Так, идейный молодой человек с бегающими глазами. Ничего офицерского.

― Уезжаю к Турбиным, у них и ночевать буду, — крикнул Леонид Юрьевич, возясь в передней и примеряя еще какую-то мерзость.

И вот теперь, когда волосы высохли и поднялись… Господи, Боже мой.

― Уберите это. Я не буду аккомпанировать. Черт знает… папуас.

― Чистой воды команч.

― Вождь Соколиный Глаз.

Затравленный Леонид Юрьевич низко опустил голову.

― Ну, хорошо, я перечешусь.

― Я думаю, перечешетесь. Николка, отведи его в свою комнату.

Николка распахнул дверь и заиграл марш на пианино. Шервинский прошел мимо багровый с шепотом:

― Мерзавец ты…

Когда вернулись, Леонид Юрьевич был по-прежнему не команч, а гладенько причесанный гвардейский офицер.

Лава, как штука аметистового бархата, без всякого напряжения потекла и смягчила сердца, полные тревоги.

Шервинский не удержался и выпустил, постепенно открывая, свое знаменитое mi. Аметист мгновенно превратился в серебряный сверлящий поток. Гостиная загремела, как деревянная коробка, бесчисленными отражениями от стен и стекол. Николка съежился в кресле и от ужаса и наслаждения втянул голову в плечи. — Эт-то голосок, — не удержался он, чтобы не шепнуть.

И только, когда приглаженный команч, притушив звук и властвуя над покоренным аккомпанементом, вывел меццо-воче.

и Николка и Елена расслышали дьявольски грозный звук тазов. Аккорд оборвался, но под педалью еще гудело «до», оборвался и голос. Николка вскочил.

― Голову даю на отрез, что это Василиса! Он, он проклятый.

― Боже мой…

― Спокойно, спокойно, Елена Васильевна…

― Голову даю. И как такого труса земля терпит.

За окнами плыл, глухо раскатываясь, шабаш. Николка заметался, втискивая в карман парабеллум из (кобуры) Мышлаевского.

― Николенька, брось револьвер. Никол, прошу тебя.

Стукнула дверь в столовой, затем на веранде, выходящей во двор. Шабаш на секунду ворвался в комнаты. Во дворе, рядом во дворе и дальше по всей улице звонили тазы для варенья. Разливался, потрясая морозный воздух, качающийся тревожный грохот.

― Никол, не ходи со двора. Леонид, не пускайте его…

Николка угадал. Именно Василиса и был причиной тревоги. Николка, ведавший в качестве секретаря домового комитета списками домовой охраны, не мог отказать себе в удовольствии в смутную ночь на 3-е число поставить на дежурство именно Василису в паре с рыхлой и сдобной Авдотьей Семеновной — женой сапожника. Поэтому в графе:

2-е число

От 8 до 10 час. вечера

Авдотья и Василиса

Вообще удовольствия было много. Целый вечер Николка учил Василису обращению с австрийским карабином. Василиса сидел на скамеечке под стеной, обмякший и с помутневшими глазами, а Николка с сухим стуком выбрасывал экстрактором патроны, стараясь попадать ими в Василису. Наконец, насладившись вдоволь, собственноручно прикрепил к ветке акации таз для варенья (бить тревогу) и ушел, оставив на скамейке смущенно неподвижного Василису рядом с хмурой Авдотьей.

― Вы посматривайте, Васл…ис… Иванович, — уныло, озабоченно бросил Николка. — В случае чего… того… на мушку, — и он зловеще подмигнул на карабин.

Авдотья плюнула.

― Чтоб он издох этот Петлюра, сколько беспокойства людям…

Василиса пошевелился единственный раз после ухода Николки. Он осторожно приподнял карабин руками за дуло и за ложе, положил его на скамейку дулом в сторону и замер. Отчаяние овладело Василисой при самом окончании его срока в 10 часов, когда в Городе начали замирать звуки жизни и Авдотья категорически заявила, что ей необходимо отлучиться на пять минут. И она отлучилась. Песнь Веденецкого гостя, глухо, глухо разлившаяся за кремовыми шторами, немного облегчила сердце несчастного Василисы. Но только на минуту. Как раз в это время на пригорке над крышей сарая, к которому уступами сбегал запущенный снегом сад, явственно мелькнула тень и с шелестом обвалился пласт снега. Василиса закрыл глаза и в течение мгновения увидел целый ряд картин: вот ворвались бандиты, вот перерезали Василисе горло, и вот он — Василиса — лежит в гробу мертвый. И Василиса, слабо охнув, ударил палкой в таз. Тотчас же грохнули в соседнем дворе, затем через двор, а через минуту весь Алексеевский спуск завывал медными угрожающими голосами, а в № 17-м немедленно начали стрелять. Василиса, растопырив ноги, закоченел с палкой в руках.