Михаил Булгаков - Том 7. Последние дни

Увы! Все это автору известно. И все же он не может взять в герои добродетельного человека. Потому что пора дать отдых добродетельному человеку, потому что обратили в рабочую лошадь добродетельного человека, и нет автора, который бы не ездил на нем, понукая всем, чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что на нем и тени нет добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела.

— Нет, пора, пора наконец припрячь подлеца! Итак, припряжем подлеца!..

Эп. 2.

На последних словах автора возникает горбатый пешеходный мостик через Мойку. На мостик, борясь с пургой и ветром, вбегает небольшой человек в тощей шинелишке. Подбежав к фонарю, человек остановился, посмотрел на часы и, запахнувшись поглубже в шинель, прислонился в ожидании к фонарному столбу.

— Коллежский советник, — рекомендует автор, — Павел Иванович Чичиков. Два раза наживался, два раза проживался. Был под уголовным судом, но ловко увернулся и сейчас в ожидании лучшего вынужден заниматься званием поверенного…

Вдруг Чичиков встрепенулся. На мостике показался дородный господин, укутанный в меховую шинель. Чичиков бросился ему навстречу. Господин испуганно остановился.

— Чичиков! — недовольно воскликнул он. — Опять вы!

— Господин секретарь… — униженно раскланиваясь, проговорил Чичиков и, ухватив господина за рукав, стал что-то шептать ему. Вырвав руку, секретарь отстранил Чичикова и двинулся было вперед.

— Ради бога! — вскрикнул Чичиков и, снова прильнув к нему, умоляюще стал о чем-то просить…

Налетевший ветер заволок их снежной завесой.

Эп. 3.

А когда завеса рассеялась, мы увидели их, входящих в ярко освещенную залу богатой ресторации, где играла музыка и за столиками сидели немногочисленные посетители. Быстро пройдя в сопровождении полового через залу, Чичиков и секретарь скрылись за матово-стеклянной дверью отдельного кабинета, обратив при этом на себя особое внимание какой-то «странной личности в темных очках», сидевшей в одиночестве с газетой…

Эп. 4.

Стол. Остатки ужина. Оплывшие свечи в канделябре. Фрукты. Шампанское. Доносится музыка. За столом сильно подвыпивший секретарь и трезв и обольстителен Чичиков.

— Из поручений Чичикову досталось, — говорит автор, — похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян одного разорившегося имения…

Иронически прищурившись, секретарь просматривает бумаги, а Чичиков наливает в бокалы шампанское.

— Ну-с, и что же вы от меня хотите? — отрываясь от бумаг, спрашивает секретарь.

— Тут, Ксенофонт Акимыч, вот какое дело, — наклоняясь ближе, тихонько объясняет Чичиков, — половина крестьян этого имения уже вымерла, так чтобы не было каких-либо…

Не дослушав его, секретарь бросил на стол бумаги и, откинувшись на спинку стула, захохотал, отрицательно качая при этом головой.

Осмотревшись, Чичиков вынул из бокового кармана заготовленную пачку денег и молча положил ее перед секретарем. Незаметно прикрыв пачку салфеткой, секретарь перестал смеяться и, устремив на Чичикова прищуренный глаз, спросил:

— А по ревизской сказке эти, ваши умершие, числятся?

— Числятся-с…

— Ну, так чего же вы, голубчик, оробели? — рассмеялся секретарь и, взяв одним движением руки бумаги и деньги, неожиданно встал. — Один умер, другой родится, а все в дело годится, — подмигнув, весело добавил он и снисходительно похлопал Чичикова по плечу.

— Жду вас завтра, — прощаясь с ним за руку, сказал секретарь и вышел.

Оставшись один, Чичиков растерянно смотрит ему вслед. Лицо его постепенно меняется и, вдруг ударив себя по лбу, он вскрикивает: — Ах, я Аким простота, Аким простота! Ведь ежели по ревизской сказке числятся, как живые… Стало быть живые!

Подойдя к столу, он залпом выпивает налитый бокал и застывает, пораженный необычайной мыслью. — Да накупи я всех этих, которые вымерли, положим, тысячу… Да положим, заложи их в опекунский совет по двести рублей на душу… — считает, шевеля губами. — Двести тысяч! — хрипло выдавил он. — Двести тысяч капиталу! Боже мой! — хватается за голову, валится на диван, смеется… Внезапно на лице его страх. — Хлопотливо, конечно… — опасливо оглядываясь, тихо произносит он. — Страшно… Но кто же зевает теперь. Все приобретают, все благоденствуют! Почему я должен пропасть червем? А что скажут потом мои дети? Вот, скажут, отец скотина, нс оставил нам никакого состояния!.. Двести тысяч! Двести тысяч! — дрожа от волнения, повторяет Чичиков. — А время удобное, недавно была эпидемия. Народу вымерло, слава богу, немало…