21 марта 1937 года Елена Сергеевна записала: „Днем звонок Мутныха. Хочет говорить о „Минине“.
Проводила М. А. в дирекцию, сама поехала к Амировой — там мне показали номер газеты „Beaux arts“, в котором рецензия о „Зойкиной квартире“.
— Вы знали, что она идет?.. Стало быть, у вас там будут большие деньги?.. Вот бы Михаилу Афанасьевичу поехать, ведь это единственный случай поехать… с „Турбиными“, с МХАТом…
Почему единственный?
__________
М. А. сказал, что слышал, будто Замятин умер в Париже.
Из Парижа ни от Коли, ни от „Société“ никаких известий о „Зойкиной квартире“ — уже около двух месяцев. Неужели письма пропадают?
Из Берлина письмо от Фишера. Пишет, что на счету у М. А. — 341 марка.
Вечером проводила М. А ненадолго на „Фауста“, откуда он зашел за мной в контору МХАТа. Потом укорял меня, зачем я не вышла в нему навстречу, ему неприятно бывать во МХАТе.
Дмитриев — забежал перед поездом в Ленинград. Ну, конечно, разговоры о „Минине“. Дирекция, видимо, не хочет, чтобы делал Дмитриев. А Дмитриев говорит: — Я не намерен кланяться перед дирекцией!
Ясно, что придется искать другого художника, наладить их отношения уже трудно.
В полночь М. А. позвонил к Вильямсу. Тот принципиально соглашается делать „Минина““.
На эти мартовские дни выпало много ненужного и суетливого беспокойства. Предвестником этой многодневной маеты оказался ценный пакет, принесенный почтальоном, внушительность которого насторожила Михаила Афанасьевича, и он тут же заявил:
— Не открывай его, не стоит. Кроме неприятностей, ничего в нем нет. Отложи его на неделю, а то у нас сегодня гости, не стоит портить себе настроение.
Но Елена Сергеевна была неумолима. За эти пять лет совместной жизни она уже столько всего и всякого испытала, что уже ничто ее не могло напугать, а тем более испортить настроение. И она решительно разорвала пакет и достала бумагу, в которой Михаила Афанасьевича Булгакова уведомляли, что Харьковский театр русской драмы намерен взыскать аванс по договору за не поставленного „Пушкина“ на том основании, что пьесы нет в списке разрешенных к постановке.
— Ах, негодяи! — только и произнес Булгаков.
Зазвонил телефон. Разговор сначала с Евгением Калужским, а потом с Ольгой Сергеевной затянулся, что казалось, никогда не завершится.
Елена Сергеевна выходила „на минутку“ и не слышала разговора. А когда она вернулась, Михаил Афанасьевич с огорчением сказал:
— Как говорится, беда не приходит одна… Марианна явно их выживает, по всему чувствуется, что ей нужна комната, которую так любезно подарил им Евгений Александрович; твой бывший муж, конечно, замечательный человек, но и он не сможет перечить своей молодой жене.
— Ну и что же? — Елена Сергеевна никак не могла понять, в чем же дело.
— А в том, что твоя прекрасная сестренка с Женей Калужским намерена переехать к нам… Но этого нельзя делать! Как же работать? Это будет означать, что мы с тобой должны повеситься!
— Ничего, не беспокойся, я все улажу. Но что делать с Харьковским театром?
Решили, что прежде всего необходимо написать об этом Платону Михайловичу Керженцеву, который год тому назад, после разгрома „Мольера“, просил Булгакова извещать его о всех трудностях, встававших на его творческом пути. Этот вопрос как раз был в компетенции председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР.
В дурном настроении Булгаков целый день провозился с этим письмом, которое тут же, как только оно было готово, отвезла в Комитет Елена Сергеевна. «Вечером Мелик с Минной, Ермолинские. Надевали маски Сережкины, хохотали, веселились, ужинали. Две картины „Минина“ от Асафьева приехали, Мелик принес их и играл. „„Кострома“ очень хороша“», — записывала поздно ночью Елена Сергеевна.
А на следующий день — снова потерянный день… Несколько дней тому назад Михаила Афанасьевича вызвали в Свердловский военкомат на Кузнецком, вызвали на переучет, вручили уведомление, что нужно пройти комиссию… Восемнадцать лет Михаил Афанасьевич не имеет никакого отношения к медицине, но именно как «лекарь с отличием» он понадобился властям.
25 марта взяли такси и поехали на комиссию, заехали с начала не туда, долго искали Ленинградское шоссе, нашли фабрику «Москвошвей», потом — клуб Воздушной академии, где Михаил Афанасьевич прошел переучет; выдали об этом справку. А что последует за этим? Могут ведь дать и какое-то назначение… Неизвестность неприятна, а медицинский диплом дает ему лишь дополнительные неприятности.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу