Вернемся же к нему… Вспомним в каком, угнетенном состоянии мы оставили его.
И в таком состоянии обреченности он написал блестящую пьесу о Мольере — «Кабалу святош», которую лучшие специалисты в Москве признают «самой сильной» из его пяти пьес. 4 февраля 1930 года Булгаков сообщает брату: «Положение мое трудно и страшно». Единственная радость: в Париже вышел роман «Дни Турбиных», то есть роман «Белая гвардия» и Николай высылает ему причитающийся гонорар в валюте. Но в СССР положение, его по-прежнему безнадежно: «Мне это слишком ясно доказывали и доказывают еще и сейчас по поводу моей пьесы о Мольере» — писал Булгаков брату 21 февраля 1930 года. (Письма, с. 167).
И, наконец, Михаил Булгаков обращается к Правительству СССР 28 марта 1930 года, в котором подробно описывает свое драматическое положение писателя, «известного в СССР и за границей, а у него ― налицо, в данный момент , — нищета, улица и гибель» (Письма, с. 178).
И вот 18 апреля 1930 года в квартире Булгаковых раздается телефонный звонок, к телефону подошла Любовь Евгеньевна, звонил секретарь Сталина Товстуха, позвала Михаила Афанасьевича, состоялся известный всем разговор Сталина и Булгакова, который слушала Любовь Евгеньевна через отводные от аппарата наушники: Сталин «говорил глуховатым голосом, с явным грузинским акцентом и себя называл в третьем лице: „Сталин получил. Сталин прочел“». (Воспоминания, с. 164). Более подробно, со слов самого Михаила Афанасьевича, этот разговор записан в «Дневнике Елены Булгаковой», а впервые опубликован в «Вопросах литературы» в 1966 году и много раз цитировали его.
Казалось бы, этот звонок Сталина и многообещающий разговор возвращал Булгакова к жизни, он стал работать в Театре Рабочей Молодежи, поехал вместе с труппой в Крым в июле, а в мае был принят во МХАТ. Тон писем с дороги в Крым уже совершенно иной — возбужденный, радостный, иронический. А вернувшись из Крыма, он получил серьезное задание МХАТа — срочно написать пьесу по «Мертвым душам». Значительно улучшилось материальное положение: в двух театрах получал 450 рублей, но большая часть из них уходила на выплату долгов. Жизнь явно обретала вновь смысл — он активно работает и в качестве режиссера, и в качестве драматурга.
Таковы факты, подтверждающие благоприятное значение разговора со Сталиным.
А вот Мирон Петровский в статье «Дело о „Батуме“» не согласен с этим, но его доказательства просто поразительны: «Но вслед за лукаво обнадеживающим телефонным разговором 18 апреля 1930 года последовали 1934, 1937… телефон молчал, письма в Кремль оставались без ответа…» (М. Петровский. Дело о «Батуме». «Театр», 1990, № 2, с. 162).
Телефонный разговор был действительно обнадеживающим, он вернул писателя к жизни, и что ж тут лукавого нашел критик?
Мирон Петровский упоминает 1934, 1937 и другие годы, но почему-то обходит молчанием возвращение «Дней Турбиных» на сцену МХАТа и постановку «Мертвых душ» по сценарию Булгакова в 1932 году. Да, прошло, чуть больше года с тех пор, как звонил Сталин. Да, Булгаков весь этот год ожидал, что о нем вспомнят в Кремле, позовут для душевного разговора, когда он свободно и подробно изложит свои взгляды на жизнь его окружающую, на людей, которые управляют литературой и искусством.
Но не позвали, весь этот год он напряженно работал над романом «о дьяволе», о чем свидетельствуют две тетради с черновыми главами романа. То, что у него получалось, вряд ли могло быть напечатано, и он вновь оставляет рукопись романа, хотя и предполагал завершить роман в самое ближайшее время.
И все это время не давала ему покоя мысль о возможной, а главное обещанной встрече со Сталиным. В письме от 30 мая 1931 год Булгаков, во многом повторяя мотивы письма правительству СССР от 28 марта 1930 года /«…На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком… Злобы я не имею, но я очень устал и в конце 1929 года свалился. Ведь и зверь может устать… Перед тем, как писать Вам, я взвесил все. Мне нужно видеть свет и, увидев его, вернуться. Ключ в этом…»/ выражает свое писательское «мечтание», «чтобы быть вызванным лично к Вам»: «Поверьте, не потому только, что вижу в этом самую выгодную возможность, а потому, что Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти. Вы сказали: „Может быть, вам, действительно, нужно ехать за границу…“
Читать дальше