Арчибальд Кронин - Цитадель

Эндрью не шевелился, точно одеревенев. Хемсон не возбуждал в нем негодования, одно лишь горькое омерзение. Ничто не могло яснее показать ему, в каком он положении, что сделал и к чему идет. Наконец, видя, что от него ждут ответа, он сказал неохотно:

— Я не могу работать с тобой, Фредди. Я... мне все вдруг опротивело. Я, пожалуй, все брошу. И так слишком много здесь шакалов. Есть хорошие люди, которые стараются делать настоящее дело, работают честно, добросовестно, но остальные попросту шакалы. Так я называю тех, кто проделывает ненужные впрыскивания, вырезает гланды и аппендиксы, которые человеку не мешают, тех, которые перебрасываются между собой пациентами, как мячом, а потом делят барыши, делают аборты, рекомендуют псевдонаучные средства, в вечной погоне за гинеями.

Лицо Хемсона медленно наливалось кровью.

— Какого черта... — прошипел он. — Ну, а ты-то сам лучше?

— Я знаю, Фредди, — сказал Эндрью с усилием, — что я не лучше. Не будем ссориться. Ты когда-то был моим лучшим другом.

Хемсон вскочил с места.

— Ты что — рехнулся, что ли?

— Может быть. Но я хочу попробовать не думать больше о деньгах и материальном успехе. Это не дорога для честного врача. Если врач зарабатывает пять тысяч фунтов в год — значит, с ним неблагополучно. И как... как можно использовать для наживы человеческие страдания?

— Проклятый идиот! — четко сказал Хемсон. Повернулся и вышел из кабинета.

А Эндрью продолжал сидеть за столом, одинокий, безутешный. Наконец он встал и отправился домой.

Подъезжая к Чесборо-террас, он почувствовал, что у него сильно бьется сердце. Был уже седьмой час. Все пережитое за этот трудный день сказалось в нем разом большой усталостью. Рука его сильно тряслась, когда он поворачивал ключ в замке.

Кристин была в первой комнате. При виде ее бледного, застывшего лица Эндрью пронизала дрожь. Он жаждал, чтобы она спросила его о чем-нибудь, проявила какой-нибудь интерес к тому, как он провел эти часы вдали от нее. Но она только сказала тем же ровным, невыразительным голосом:

— Поздно ты сегодня. Не выпьешь ли чаю перед приемом?

Он ответил:

— Сегодня приема не будет.

Она посмотрела на него:

— Но ведь сегодня суббота — твой самый большой приемный день!

Он в ответ только попросил ее написать объявление, что сегодня амбулатория закрыта. Это объявление он сам приколол на дверях. Сердце у него колотилось так бурно, точно готово было разорваться. Когда он шел обратно по коридору, Кристин стояла в кабинете, еще бледнее прежнего... В глазах ее читалась безумная растерянность.

— Что случилось? — спросила она не своим голосом.

Эндрью поглядел на нее. Тоскливый ужас рванулся из сердца, хлынул безудержным потоком, лишил его последнего самообладания.

— Кристин! — Все, что он чувствовал, вложил он в это одно слово. И, зарыдав, упал к ее ногам.

Это примирение было самым чудесным из всего пережитого ими со времени первых дней их любви. На другое утро, в воскресенье, Эндрью лежал рядом с Кристин, как когда-то в Эберло, и говорил, говорил без умолку, словно и не было всех этих лет, изливал перед ней всю душу. За окнами стояла тишина воскресного дня, доносился колокольный звон, мирный, успокаивающий. Но в душе Эндрью не было покоя.

— Как я мог дойти до этого? — стонал он. — С ума я сошел, Кристин, что ли? Как вспомню все, — не верится самому. Мне... мне связаться с такой компанией... после Денни, после Гоупа. О Боже! Меня повесить мало.

Кристин утешала его:

— Все это произошло так быстро, милый. Кого угодно могло сбить с ног.

— Нет, честно тебе говорю, Крис. Когда я об этом думаю, мне кажется, что я схожу с ума. И какое ужасное время, должно быть, пережила ты! Боже! Какая пытка!

Она улыбалась, да, в самом деле улыбалась! Как чудесно было видеть ее лицо, уже не отсутствующее, не застывшее, а нежное, счастливое, полное заботы о нем! Он подумал: «Мы оба снова живем ».

— Остается сделать только одно. — Он решительно сдвинул брови. Несмотря на нервность и сумятицу мыслей, он теперь чувствовал себя сильным, освобожденным от тумана иллюзий, готовым действовать. — Отсюда мы должны уехать. Слишком глубоко я завяз, Крис, слишком глубоко. Здесь мне на каждом шагу все напоминало бы о том, как я обманывал людей. И, может быть, меня бы потянуло опять... Нам легко будет продать практику. И, о Крис, у меня есть одна замечательная идея!

— Какая, любимый?

Хмурое лицо Эндрью осветилось нежной и робкой улыбкой.