Франсуа Мориак - Агнец

Ксавье вздохнул. Она еще не знала, что в его жизнь вошел этот священник. Он стоял на его пути к ней, как черный крест — последний крест, который надо низвергнуть, чтобы дойти до Доминики. Да, низвергнуть, но не для того, чтобы взвалить себе на плечи.

О том, что произошло между ним и священником в конце долгой беседы о мифах — их не следует понимать буквально, а толковать, — Ксавье старался не думать. Перед его глазами и сейчас еще стоял этот кабинет на втором этаже, весь заставленный книгами, принадлежавшими покойному аббату Калю, о котором как раз упоминала его мать в последнем письме... Книги эти аббат завещал Жану де Мирбелю, который так и не удосужился забрать их к себе. «Теологический хлам», по выражению нынешнего священника. Ксавье, не раскрывший за весь вечер рта, спросил, уже прощаясь, помнит ли священник, что именно толкнуло его на эту стезю? Как решаешься сделать последний шаг? Чем была полна его душа, когда он стоял на коленях перед епископом? Какой страстью? Священник не знал, что ответить.

— Во всяком случае, во мне не было ни грана честолюбия, — сказал он, — ни тени расчета.

— Что же тогда?

Он ответил:

— Я был под сильным влиянием, я предполагал, я надеялся... — И умолк.

Тогда Ксавье сказал:

— А может быть, вы просто любили? Только любовь объясняет безумие некоторых поступков. Но ведь нельзя любить идею, нельзя любить миф...

Тут священник властно прервал его:

— Можно любить того, кто умер почти две тысячи лет назад, это правда. Я — тому доказательство, я и многие другие. Но как он меня обманул, как он нас всех обманывает из века в век! — продолжал он дрожащим голосом. — Я столько молился, я столько молил! В вашем возрасте сам задаешь вопросы и сам же на них отвечаешь, а кажется, что это говорит Бог. Еще не знаешь, что надеяться не на кого.

Свет лампы падал так, что священник казался теперь черным силуэтом, пригвожденным к стене. И тогда Ксавье произнес эту нелепую фразу (произнес ли он ее на самом деле?):

— Однако я здесь. Я пришел.

Тот долго глядел на него в упор и наконец сказал:

— Вы пришли, чтобы я помешал вам взвалить на свои плечи ношу, непосильную для человека...

А Ксавье в ответ:

— Я пришел, чтобы помочь вам нести ваш крест... а может, чтобы понести его вместо вас.

Священник вздохнул:

— Безумие!

А Ксавье:

— Это безумие и есть истина.

Священник поднял на него свои голубые выцветшие глаза без ресниц. А потом Ксавье взял плащ. Священник с керосиновой лампой в руке спускался по лестнице первым и говорил:

— Осторожно, вот эта ступенька...

Ксавье поднял воротник своего габардинового плаща и уже взялся за дверную задвижку.

— Послушайте меня! — взмолился вдруг священник.

Ксавье обернулся.

— Не делайте этого!

Ксавье прислонился к двери. Священник поставил лампу на ступеньку.

— Не вступайте на этот путь...

И так как Ксавье пробормотал: «Я вас не понимаю...» — торопливо добавил:

— Нет, нет, прекрасно понимаете. Вы чересчур храбры, вы грешите из храбрости.

— Нет, я трус. И Бог это знает.

Священник снова долго смотрел на Ксавье — в поношенном плаще тот казался особенно щуплым, — а потом все же отвел глаза.

— Мне жаль вас, — сказал он. — Не взваливайте на себя эту ношу.

А когда Ксавье спросил: «Какую ношу?» — священник прошептал:

— Мою жизнь. Вам она не по силам, она вас раздавит.

Священник потом вспоминал, что слова «она вас раздавит» он сказал как бы помимо воли. А Ксавье ему ответил:

— Но ведь всего этого нет! Все это только миф!

— Да, миф... Но я никогда не отрицал, что за ним скрывается...

— Что же за ним скрывается?

Священник сухо ответил:

— Нечто неведомое, и этого лучше не касаться.

Ксавье просветлел и сказал:

— В вас живет вера.

Священник покачал головой:

— В широком смысле? Ну, конечно! Я верю в скрытые силы, которым безрассудно противостоять.

Ксавье повторил:

— Вы верите!

— Я верю в скрытые силы, но они, быть может, совсем не те, что вы воображаете. Не давайте им войти в вашу жизнь.

— Они уже вошли в мою жизнь, — сказал Ксавье тихо. — Потому что вы вошли в мою жизнь. Никто не властен никого бросать.

Священник пробормотал:

— Это верно... Один из моих собратьев, — добавил он после минутного раздумья, — связан с женщиной... И хорошо знает, что, даже если он ее бросит, она все равно навсегда останется в его жизни.

— Сколько у нас обязательств! — вздохнул Ксавье. — Все эти сложные личные отношения, любовь, дружба — за все мы будем в ответе! Вопрос «Где брат твой?» будет нам задан столько раз, сколько мы за нашу жизнь владели чьим-то сердцем, чьим-то телом, и в горе, и в радость...