Рэй Брэдбери - Нищий с моста О'Коннела

Он единственный в Дублине, насколько я знаю, выстаивал часами под ливнем: струи текли по ушам, по рыжей с проседью, прилипшей к голове шевелюре, дробились на бровях, скатывались по смоляно-черным очкам, по мокрому, в жемчужных капельках, носу. Дождь сбегал по обветренным щекам, по морщинам около рта, словно по морде каменной горгульи, брызгал с острого подбородка на твидовый шарф, на пиджак цвета товарняка.

– Почему он без шапки? – внезапно спросил я.

– Может, у него нет? – предположила жена.

– Должна быть, – возразил я.

– Говори тише.

– Должен быть у него головной убор, – сказал я, понизив голос.

– Вдруг ему не на что купить?

– Такой бедности даже в Дублине не встретишь. У каждого есть хотя бы шапка!

– Может, он весь в долгах, кто-то из близких болен.

– Но стоять неделями, месяцами под дождем и даже не поморщиться, не повернуть головы, будто так и надо, – нет, невероятно. – Я передернулся. – По-моему, это нарочно. Напоказ. Чтобы ты растрогалась. Чтобы тебе стало холодно смотреть и ты подала щедрее.

– Уверена, ты сам стыдишься своих слов, – сказала жена.

– Конечно стыжусь. – Я был в кепи, но дождь все равно стекал с козырька на нос. – Боже милостивый, должен же быть ответ!

– Почему ты не спросишь его самого?

– Нет.

Предложение показалось еще страшнее.

И тут случилось последнее, что прилагалось к стоянию под дождем.

Пока мы говорили в некотором отдалении, нищий молчал. Теперь, словно ожив, он что есть силы стиснул концертино. Из гибкой растягиваемой и сминаемой гармошки выдавился астматический хрип, прелюдия к тому, что нам предстояло услышать.

Нищий открыл рот и запел.

Красивый и чистый баритон поплыл над мостом О’Коннела, ровный, уверенный, без малейшего сбоя или изъяна. Певец просто открывал рот, звучали все потайные дверцы в его теле. Он не пел – выпускал душу.

– Ой, – сказала жена, – как замечательно.

– Замечательно, – кивнул я.

Мы слушали, как он пел про чудесный город Дублин, где дожди всю зиму подряд и в месяц выпадает двенадцать дюймов осадков, потом – прозрачную, как белое вино, «Красотку Катлин», затем принялся за прочих многострадальных парней, девчонок, озера, холмы, былую славу, загадки нынешних лет, но как-то выходило, что все это расцвечивалось молодостью и красками, словно омытое свежим, совсем не зимним дождем. Не знаю, чем он дышал – ушами, наверное, так плавно, без задержки, плыли округлые слова.

– Ему надо петь на сцене, – сказала жена.

– Может быть, он раньше и пел.

– Он слишком хорош для такого места.

– Я тоже так часто думаю.

Жена возилась с замком сумочки. Я смотрел на нее, на певца – дождь стекал с его сивой макушки, с обвисших волос, дрожал на мочках ушей. Жена открыла сумочку.

И тут мы поменялись ролями. Не успела она шагнуть к нищему, как я крепко взял ее за локоть и повел прочь. Она сперва вырывалась, затем перестала.

Когда мы шли по берегу Лиффи, нищий начал новую песню, которую так часто слышишь в Ирландии. Я обернулся. Он стоял, гордо вскинув голову, подставив ливню очки, и чистым голосом выводил:

Только позже, оглядываясь назад, понимаешь: пока ты был занят своими делами, пока под стук дождя писал в номере статью об Ирландии, водил жену обедать, шлялся по музеям, ты все время видел тех, других, кому подают не кушанья, а милостыню.

Нищие Дублина – кто удосужился разглядеть их, узнать, понять?.. Однако сетчатка воспринимает, а мозг фиксирует, и только ты сам пропускаешь то, о чем кричат органы чувств.

Я не думал о нищих. Я то бежал от них, то шел им навстречу, слышал и не слышал, пытался и не пытался осмыслить…

Нас осталось совсем немного.

В какой-то день мне чудилось: каменный водосточный урод, что под пение ирландских опер принимает душ на мосту О’Коннела, видит все; назавтра за очками мерещились черные дыры.

Как-то я поймал себя на том, что стою у магазина возле моста О’Коннела и рассматриваю стопку теплых твидовых кепи. Я в новой шапке не нуждался, запаса в чемодане хватило бы на целую жизнь. Тем не менее я вошел, взял одну, красивую, коричневую, и принялся отрешенно вертеть в руках.

– Сэр, – сказал продавец. – Это седьмой размер. У вас скорее семь с половиной.

– Мне подойдет. Мне подойдет. – Я сунул кепи в карман.

– Позвольте, я дам вам пакетик, сэр.