Фридеш Каринти - Извините, господин учитель...

«Отдам и за двадцать тысяч», — вдруг твердо решает Ауэр, вихрем взлетая на четвертый этаж.

На последней площадке вестник, не произнесший за всю дорогу ни слова, отпускает руку Ауэра и… как ни в чем не бывало отходит в сторону.

Ауэр с удивлением оборачивается и видит на лестнице весь наш класс, покатывающийся со смеху. С минуту он огорошенно стоит на месте, потом, покраснев, кричит:

«Ослы!» — ив ярости бросается вниз по лестнице, а через несколько минут сам смеется громче всех, когда подобную же шутку проделывает с Робозом.

Влах тем временем нарисовал на классной доске господина учителя Кекерчина в одних кальсонах, но с цилиндром на голове: учитель отдает рапорт о поведении класса императору Иосифу Второму, который в это время почесывает нос. На другом рисунке довольный император протягивает Кекерчину бутылку шнапса, и тот жадно пьет прямо из горлышка.

Зайчек орет, что ему мешают заниматься. Он выскакивает из-за парты и забирается в новый мусорный ящик, опускает над собой крышку и гнусаво поет. Влах делает знак классу — все мгновенно смолкают и дружно встают. Зайчек испуганно высовывает голову из ящика, думая, что вошел учитель. Дикий хохот. Зайчек презрительно сплевывает и снова с ожесточением захлопывает крышку. Но теперь действительно в класс входит Кекерчин. Могильная тишина: каждый думает о Зайчеке, который продолжает сидеть в мусорном ящике. Но Зайчек не дает провести себя во второй раз и не шевелится.

И вот наступает самый критический момент. У всех болят животы от прыгающей вверх и вниз диафрагмы, на которую давят приступы смеха. Мы из последних сил сдерживаем себя: от этого багровеют лица, стучит в висках. Ниже, ниже пригнуться к парте. Тишина раздражающе гудит в ушах…

И еще находятся отчаянные безумцы с последних парт, которые накаляют и без того раскаленную атмосферу.

Маленький Лебл залез под парты и на четвереньках ползет вокруг класса, поочередно хватая всех за ноги.

Ящик с Зайчеком подозрительно шевелится.

Кекерчин с пафосом говорит о заслугах императора Иосифа Второго.

Сзади кто-то толкает меня и шепчет на ухо:

— Осторожно, приближается Лебл, он уже в четвертом ряду!

Все подтягивают ноги ближе к сиденью. Губы дрожат от сдавленного смеха; я отчаянно стараюсь прислушаться к тому, что говорит учитель, чтобы переключить внимание на другой предмет.

Кекерчин, ничего не замечая, продолжает превозносить его величество императора Иосифа Второго, который одним росчерком пера отменил все свои прежние указы.

— Йошка Второй — наша родная мать! — В самый патетический момент речи учителя утробным голосом чревовещает Энглмайер.

Ауэр тонко взвизгивает: Лебл добрался до него и ущипнул за икру.

— Смотри, — раздается шипение рядом со мной, — у Кекерчина одна нога короче другой.

Глаза вот-вот выпрыгнут из орбит. Все… сейчас конец… еще секунда и будет взрыв…

В это мгновение учитель спасает нас:

— Ауэр, — язвит он, — что это вы там прыгаете, как блоха?

Никогда еще ни один юморист не имел такого успеха у публики. Казалось, бурный поток прорвал плотину; грохнул хохот. Мы ржем во все горло, до хрипоты, до колик в животе. Учитель удивленно смотрит на класс и снисходительно улыбается — про себя он отмечает, что на редкость остроумен и шутки его разят наповал,

Весь ноябрь прошел под знаком магнетизма и электричества. На столе в физическом кабинете громоздятся разные приборы, диски, пластины, индукторы, динамики.

Происходят ужасные вещи: Полякович стал на табуретку со стеклянными ножками, через которую пропустили электрический ток, и волосы у Поляковича поднялись дыбом и заискрились. Мюллер объяснил нам, что тело Поляковича хороший проводник электричества.

Полякович скромно и послушно стоял на табурете, как подобает хорошему проводнику, и где-то в глубине его души мерцала радостная надежда. Неужели Мюллер после всех этих опытов не исправит ему на четверку полученный за четверть «трояк»: ну, может ли быть посредственным учеником хороший проводник электричества?

По дороге домой я покупаю за шесть крейцеров магнит. Эта железная подковка сама по себе способна творить чудеса. Но мне этого мало. Тут же, идя по улице, решаю, что дома обязательно разогну подкову, просверлю в середине отверстие (чем? Ну, хотя бы острием отцовского ножа для разрезания бумаги или в крайнем случае ножницами) и сделаю себе компас в виде бусоля, чтобы он указывал направление в любой ситуации: ведь может же произойти землетрясение, дом накренится, как корабль, а я все равно буду знать, где какие стороны света — вот здорово! Я твердо решаю в душе, что с этих пор никогда не буду ходить без компаса.