Олег Попенков - О любви еще раз

– А ты порванные концы ацетоном прихвати. Потом раза два плёнку промотаешь, и Вовка ничего не заметит! – посоветовал окрылённый добрым участием приятеля Женька.

– Ладно уж! Двигай давай, влюблённый! Как-нибудь обойдусь без советчиков! – усмехнулся Педро, пожалуй, единственный из всех дворовых ребят оставшийся без пары на сегодняшних танцах.

На стройного юношу с украдкой глядело много девичьих глаз, но, видно, гордый парень ещё не проснулся для настоящей любви.

***

– Вот я и говорю, зашла в комнату к сыну, а там форточка нараспашку и окно закрыто только на один шпингалет! А магнитофона-то нет…

– Кого подозреваете?

– Я?! – у Эвелины пересохло в горле. – Никого.

– Ладно, разберёмся, гражданочка. Садитесь вот тут и пишите заявление, – указал капитан на свободный стол.

– А что писать-то?

– Пишите, что так, мол, и так, вернулась домой, а магнитофона нет на своём месте и окно открыто.

– Ширяев, заводи воронок! – крикнул кому-то капитан, открывая дверь в коридор.

***

Было около полудня, и солнце уже жарило вовсю. Во дворе крутилась одна мелкая ребятня.

Милицейский воронок, вконец издёрганный за долгие годы варварской эксплуатации, надсадно чихнул и остановился у низкого деревянного штакетника, который отделял заасфальтированную проезжую часть от детской площадки с песочницей.

Из машины выскочила очень волновавшаяся Копейкина, и неспешно вылез долговязый Клыков, солидно держа в руках папку и форменную фуражку. Милиционер что-то сказал водителю, молодому сержанту, со значением поправил съехавшую на бок кобуру и обратился к женщине:

– Ну, показывайте, где ваша квартира.

– Да вот мои окна, – подлетела к открытой форточке на первом этаже Копейкина.

– А говорили: окно открыто, – с укором напомнил опер.

– Ну, так я закрыла, перед тем как в милицию идти!

– Хм, – недовольно хмыкнул милиционер и, сокрушённо покачав головой над неопытностью заявительницы, назидательно произнёс: – До приезда наряда ничего на месте происшествия трогать руками нельзя! Ясно вам?

Эвелина покорно кивнула головой.

Затем пара проследовала в квартиру, где милицейский чин, не задавая больше вопросов потерпевшей, долго изучал «место преступления»: стол сына, окно и форточку, то приближаясь к ним, то делая шаг-другой к входной двери, будто прыгун в высоту, примеряясь к установленной планке перед прыжком.

А потом уже, не оборачиваясь и не останавливаясь больше нигде, молча проследовал через полутёмный прохладный подъезд назад на улицу.

Выйдя во двор, Клыков огляделся по сторонам и, не найдя подходящей кандидатуры, обратил свой взор на одиноко игравшего в песочнице пацана лет пяти-шести.

– Эй, мальчик, подойди-ка сюда!

Малыш в сатиновых синих трусах и белой панамке на голове, не выпуская из руки своей лопатки, которой ещё минуту назад упоённо разгребал горку песка, приблизился к офицеру и стоявшей за его спиной Копейкиной.

– Здравствуйте, дядя милиционер! – храбро приветствовал он Клыкова.

– Здравствуй, здравствуй. А как тебя зовут?

– Коля.

– А скажи, Коля, ты здесь всегда играешь?

– Конечно, ведь я ж здесь живу! – резонно удивился малыш.

– Ну да, ну да. А ты не знаешь, что здесь вчера вечером было?

– Здесь вчера были танцы! – выпалил пацан.

– Какие танцы?

– Обыкновенные.

– А кто же играл на танцах-то, музыканты?

– Не… магнитофон.

– Какой магнитофон? – напрягся Клыков.

– А Петька с ребятами в окно залезли и вытащили его.

– В какое окно?

– А вот в это! – малыш ткнул лопаткой в сторону квартиры Копейкиной.

– Так, может, ты и Петьку этого знаешь?

– Конечно, знаю, он в нашем подъезде в семнадцатой квартире живёт.

– Ты ничего не путаешь, Коля?

– Ничего я не путаю! – обиделся малый. – Его ещё Педрой зовут!

– Почему Педрой? – не понял капитан.

– Кличка такая, как в кино!

– В каком кино?

– «Ихтиандр»!

Клыков вопросительно взглянул на Копейкину, и та, поняв его немой вопрос, закивала:

– Да, да, в семнадцатой живёт Петя Матюшин. Я его знаю. Мальчика воспитывает тётка, а родители погибли на фронте во время войны, – затараторила женщина.

***

В прохладном подъездном сумраке старший оперуполномоченный Клыков приблизился к двери, на которой красовалась цифра 17, не слишком аккуратно выведенная белой масляной краской. Милиционер зашарил по бокам в поисках звонка и, поняв всю бесперспективность затеи, трижды требовательно постучал по деревянному наличнику.