Денис Соболев - Воскрешение - Роман

– Петр Сергеевич в Русском музее работает, – объяснила Ася, отвечая на недоуменный взгляд Андрея. – Хотя быть бы ему на пенсии. А вообще-то он бывший граф. Такой вот старый, уставший от мира человек. Увидишь.

– Это Ася считает, что он граф, – не согласился Натан Семенович. – Я в это не верю. Да и сам он ничего такого не говорил.

– А Тамара Львовна говорила, – снова вмешалась Ася.

– Тамара Львовна – хороший человек, – примирительно ответил Натан Семенович, – только я бы не стал так уж безусловно принимать каждое ее слово. Она не со зла, просто мир кажется ей таинственнее, чем на самом деле. – Потом снова повернулся к Андрею: – Ирише скажи, что Верина двоюродная сестра из Хмельницкого скоро приезжает. Не забудешь? И чтоб не думала увиливать. Я знаю, чтó твоя жена думает о родственниках. Вон Ася их любит, хоть и ехидничает.

Андрей решил немного пройтись. Он шел и думал о том, что так и не привык к этому холодному и затворенному городу, несмотря на то что живет здесь столько лет, много работает, много общается, много думает и здесь родились его дети. «Но каждый раз, – подумал он, – в самое неожиданное время в нем поднимают занавес, и вдруг понимаешь, что еще почти ничего про него не знаешь». У них в Москве так никогда не было, или почти никогда. А еще именно в тот вечер он впервые подумал – и с тех пор не мог забыть эту мысль – что, может быть, женился не на той сестре. Андрей шел по вечерней Петроградской; навстречу шагам бил снег. Он растерянно и сбивчиво думал об утраченной рукописи, незнакомом фальшивом графе из Русского музея и нагрянувших на их раскоп людях в штатском, а потом поймал себя на том, что, вместо подражания хриплому магнитофонному баритону, тихо поет с ни на что не похожими Асиными интонациями: «Отберите орден у Насера».

Внутри было темно. Щекой Митя чувствовал толстое – кажется, шерстяное – тело висящего пальто. Было тесно, спина не находила себе места из-за каких-то проминающихся, но и пружинящих коробок и незнакомых, непонятных палок. Затаив дыхание, Митя просунул руку за спину и попытался отодвинуть особенно толстую жердь, которая больно и неуступчиво упиралась в спину и не давала выпрямиться. Висящая одежда окружала его своей тяжелой бесформенной массой, и прошло несколько минут до тех пор, пока он понял, что так мешавший ему предмет был неразобранной трубкой от пылесоса. «В шкафу?» – мысленно удивился он и сразу же сообразил, что шкаф, в который он так второпях забрался, находится в прихожей почти у самой входной двери. «И где, как не здесь, – объяснил он сам себе, – следует обитать пылесосу». Пока Митя обо всем этом думал, стенной шкаф стал казаться ему небольшой пещерой, в которой жили всевозможные одушевленные и не совсем одушевленные вещи. Вопреки всем правилам, ему захотелось открыть дверь, впустить в шкаф свет и рассмотреть их поподробнее; но желание продолжать оказалось сильнее. Он даже затаил дыхание и услышал, как где-то совсем далеко перекатывались чуть слышные знакомые и незнакомые голоса взрослых.

Бесшумно изогнувшись, Митя повернулся и уткнулся лицом в никелированную трубку, отодвинул ее подальше от себя, поближе к углу шкафа, попытался забраться еще глубже и неожиданно нащупал еще одну палку с толстым электрическим кабелем, намотанным вдоль всей ее длины. Этот предмет ему тоже был знаком. Он назывался тем же самым словом, что и странный потный человек, раз в месяц приходивший к дедушке и бабушке с какими-то своими непонятными кремами, размазывавший их по светлым дощечкам пола, а потом втиравший эти кремы в пол прикрепленной к ноге щеткой. Этот человек был бы, наверное, похож на конькобежца, если бы не его угрюмое лицо и не его упрямое стремление не ускользнуть, а как раз наоборот – раз за разом возвращаться к одним и тем же дощечкам, медленно пропитывавшимся блестящим солнечным светом. Что же касается того – другого – полотера, который он только что обнаружил в углу, то такой же иногда давали и Мите; его надо было держать за откидывающуюся ручку, а полотер гудел и жужжал, тяжело катился по комнатам, увлекая за собой и его, Митю, оставляя на полу такое же, как и его человеческий собрат, хоть и не столь яркое, свечение. Стараясь ничем не нарушить тишину, Митя оттолкнул всю найденную одушевленную технику в дальний угол шкафа, откинулся назад и почувствовал на лице отчетливое дыхание.