Готхольд Лессинг: Драмы_Басни в прозе

25 августа 1769 года, то есть за пятнадцать лет до опубликования упомянутой Кантовой статьи, Лессинг писал берлинскому литератору и книготорговцу Николаи: «…хватит Вам говорить… о берлинской свободе! Ведь она сводится всего лишь к свободе всячески поносить религию… Но пусть попробует кто-либо в Берлине написать о других вещах так свободно, как это сделал Зонненфельз в Вене [2], пусть бросит — подобно Зонненфельзу — всю правду в лицо высокородной придворной черни, пусть осмелится кто-либо из берлинцев поднять свой голос против деспотизма, в защиту бесправных подданных, как то теперь имеет место даже во Франции и в Дании, и вы достоверно узнаете, какая страна в наши дни является самой рабской страной в Европе».

Но в одном Кант был прав безусловно: пока немцам приходилось довольствоваться «свободою перьев», пусть даже только относительной. Мечтать о революционной практике, о возможности «свободно действовать», в Германии XVIII века было — увы! — рановато. Немецкое бюргерство не настолько окрепло, чтобы посягать на политическое господство, — уже потому, что Германия (в отличие от Англии, Франции) еще не стала в ту пору национальным государством. Конечный итог средневековья — образование сплоченных национальных государств из хаоса феодальной разобщенности — на Германию (в силу разных причин) не мог распространиться.

Вникать сколько-либо подробнее в эти весьма сложные исторические обстоятельства в рамках настоящей статьи, конечно, не удастся. Замечу только, что одной из причин, мешавших сплочению немецких земель в централизованное национальное государство, — причиной, допустим, только «побочной», «производной», но тем упорнее время от времени о себе заявлявшей, — был антинациональный политический курс верховной власти так называемой «Священной Римской империи германской нации» (номинально просуществовавшей до 1806 года).

Германо-римские императоры, собственно, никогда окончательно не отрешались от идеи «всемирной империи», долженствовавшей объединять весь западноевропейский «христианский мир» под двуединой верховной властью римского папы и «римского императора». Случалось на протяжении веков — в последний раз уже на заре капиталистической эры, при Карле V, — что фантом «Священной Римской империи» принимал на сравнительно краткие сроки слепящую видимость политической реальности [3]. Но каждый раз лишь для того, чтобы после кровопролитных военных авантюр снова рассеять эту прельстительную иллюзию.

Правление Карла Габсбургского (1519–1556 гг.) было началом конца «Священной империи». Затянувшаяся война с Францией за обладание Северной Италией и Бургундией, а также внутриимперские потрясения вконец истощили экономический и политический потенциал императора. В немецких землях Реформация, возглавленная Мартином Лютером, осуществила раскол западноевропейской церкви, нанеся этим сокрушительный удар самой идее «всемирной христианской державы», а вслед за тем, угрожая самому существованию феодализма, пробушевала Великая крестьянская война (1524–1525 гг.), жестоко подавленная — с благословения и папы и Лютера — испанскими войсками и немецкими ландскнехтами Карла и его вассалов.

Но нещадная расправа с мятежными крестьянами и городской беднотой не привела к восстановлению гражданского и религиозного мира в Германии. Немецкие князья, своекорыстно ставшие под знамена Реформации, не прекращали вооруженной борьбы с императором за свою антинациональную независимость. Победа, одержанная ими над Карлом при поддержке Франции, предрешила судьбу его мировой державы: империя Карла распалась с той же ошеломляющей быстротой, с какою она — так недавно еще! — возникла.

Разгром Крестьянской войны в Германии, которая могла бы изменить весь дальнейший ход немецкой истории, привел в начале следующего, семнадцатого, века ко второй, не менее тяжкой, национальной катастрофе — Тридцатилетней войне (1618–1648 гг.). Эта беспримерная, кровопролитнейшая война, начатая по почину императора и его советчиков, самонадеянно мечтавших возобновить мировое владычество Габсбургов, привела к прямо противоположным результатам. Вспыхнувшие в 1627–1629 годах крестьянские мятежи приняли столь угрожающие размеры, что побудили многих немецких князей и дворян искать спасение в иностранной интервенции, ибо собственными силами они уже не чаяли подавить назревавшую обще германскую революцию.

Германия не только не осуществила вторжения в чужеземные пределы, а сама стала ареной ею же спровоцированной иностранной агрессии. Немецкие и пришлые войска — испанские, французские, голландские, шведские — независимо от того, сражались ли они за католического императора и контрреформацию или же, напротив, за интересы князей-протестантов, по сути вершили общее дело: кровавую расправу со всеми, кто не подчинялся властям («законным» и самозванным), не покорялся насилию вооруженных грабителей. Это привело к физическому истреблению лучшей, то есть еще способной сопротивляться, части немецкого народа и тем самым к насаждению безропотного сервилизма «низших» классов рядом с высокомерной жестокостью господ всех рангов и калибров — от курфюрстов и прочих владетельных князей до заурядных крепостников-помещиков.

Читать дальше