Элинор Глин - Возрождение

Сегодня несчастный день, хотя начался он довольно хорошо. В одиннадцать, когда я закрывал дневник, пришла мисс Шарп. На этот раз я послал встретить ее на станцию. Она принесла всю работу, которую взяла с собой в четверг, в полном порядке, а на ее лице была обычная маска. Хотел бы я знать, разглядел бы я ее красоту если бы не видел ее без очков? Теперь эта красота бросается мне в глаза, даже когда они на ней, — ее нос так тонок, а рот — настоящий лук Амура, если только можно вообразить решительно очерченный лук Амура. Я уверен, что, если бы она была одета как Алиса, Одетта или Корали, она была бы прелестна. Сегодня утром, до ее прихода, я начал думать об этом и о том, как мне было бы приятно дарить ей вещи лучшие, чем все те, которые когда-либо имела хоть одна из «дамочек». Как я хотел бы, чтобы у нее были сапфировые браслеты для ее тонких ручек и длинная нитка жемчуга на тонкой шейке — жемчуга моей матери, — может быть, и большие жемчужины в подобных раковинам ушах. И еще о том, как мне хотелось бы распустить ее волосы, расчесать их и позволить им свободно виться, а затем зарыться в них лицом — для такого тугого узла, как у нее, должно быть, нужно иметь массу волос. Но к чему я пишу все это, когда в действительности это дальше, чем когда бы то ни было, — боюсь даже, что окончательно невозможно.

Мы работали в гостиной, я попросил ее перечесть ранние главы книги, что она и сделала.

— А теперь, какого вы мнения о книге в целом? — спросил я ее.

Она помолчала минуту, как бы не желая ответить сразу, но потом честность, составляющая ее неотъемлемую часть, вынудила ее ответить:

— Она объясняет, что такое мебель этой эпохи.

— По вашему это страшная ерунда.

— Нет.

— Что же тогда?

— Это зависит от того, собираетесь ли вы издать ее.

Я откинулся назад и рассмеялся — с горечью. Открытие, что она понимала это только, как возможность для меня облегчить душу, род «аспирина», как говорила герцогиня, резнуло меня как ножом, я испытывал гневное сознание от того, что мне не противоречили и потакали только потому, что я был ранен. Я был предметом сожаления и даже нанятая мной машинистка… но я не могу писать об этом!

Мисс Шарп вскочила со стула, ее тонкие ноздри вздрагивали, а рот принял выражение, которое я не могу даже определить.

— Но это совсем не плохо, — сказала она. — Вы меня не так поняли.

Я знал, что она зла на себя за то, что обидела меня, и что я могу извлечь из этого большую пользу, но что-то во мне не позволило мне сделать это.

— О, все в порядке, — ответил я, но, быть может, мой голос звучал монотонно и обескуражено, так как она продолжала с большой добротой:

— Конечно, у вас большие знания в этой области, но я чувствую, что многие главы требуют большей сжатости. Могу я сказать вам где?

Я чувствовал, что это больше не интересует меня, так или иначе, это было смешно и несущественно. Я смотрел на все это с новой точки зрения, но был рад ее доброму отношению, хотя, на минуту, даже это казалось не таким уж важным. Что-то ошеломило меня. Что во всем этом хорошего, какое это имеет значение? Бессознательно я устало откинул голову на подушку и, ощутив прикосновение мягкого шелка, на минуту закрыл глаза.

Когда мисс Шарп заговорила снова, ее голос был полон сочувствия — и не раскаяния ли?

— Я хотела бы помочь вам снова заинтересоваться этим, позволите вы мне? — попросила она.

Я был рад, что она не выразила сожаления, что обидела меня — этого бы я не вынес.

Теперь я открыл глаз и взглянул на нее, она близко наклонилась ко мне, но я не почувствовал ничего особенного, — только желание заснуть и покончить со всем. Как будто ткань, сотканная моим воображением, была разорвана.

— Это очень мило с вашей стороны, — вежливо ответил я. — Да, скажите что вы думаете.

Ее такт очень велик, она сразу погрузилась в тему без дальнейших выражений симпатии, ее голос был полон дружелюбия и интереса, и на этот раз она отбросила в сторону свою вынужденную сдержанность. Она говорила умно, выказывая развитые критические способности, и, наконец, мое безразличие начало разбиваться и я не мог избежать некоторого волнения. Утешительным фактом было то, что она должна была быть заинтересована работой, иначе она не могла бы разбирать главу за главой, одно место за другим, как делала.

По мере того, как мы обсуждали книгу, она пришла в возбуждение и один раз бессознательно сняла очки. Ее прекрасные синие глаза были как солнце, выглянувшее из бурных туч. Мое сердце «прыгнуло» (думаю, что это может выразить испытанное мною ощущение), я почувствовал странную смесь возбуждения и удовольствия и, как я предполагаю, не подавил своего восхищения, так как она испугалась и, ярко покраснев, немедленно же вновь одела их, продолжая свою речь уже более спокойным тоном. Увы!..