Михаил Лермонтов - Призраки

Тайну разъясняло лаконичное редакционное вступление:

— Читателям, которых заинтересует эта публикация, не обязательно разыскивать предыдущий номер нашего журнала. Им достаточно в собрании сочинений М. Ю. Лермонтова отыскать неоконченную повесть, начинающуюся словами «У граф. В… был музыкальный вечер» и прерывающуюся на словах «Он решился». Предлагаемое вниманию читателей окончание лермонтовского шедевра принадлежит неизвестному автору Александру Александровичу Соколову, рукопись которого, датированная 1885 годом, была недавно обнаружена в отделе рукописей Института русской литературы в Петербурге литературоведом Ириной Семибратовой.

Под именем А. А. Соколова «Призраки» были напечатаны и в составленном И. В. Семибратовой (1944–1995) — исследовательницей фантастики, активно превозносившей кондовых «молодогвардейских» авторов — сборнике «Оборотень: Русские фантасмагории» (М., 1994). Как выяснилось, Соколов родился около 1855 г. в семье помещика, был «кандидатом» Московского университета, жил в Веневском уезде Тульской губернии и в 1890-е гг. являлся одним из гласных уездного Земского собрания.

Публикации 1993-94 гг., однако, состоялись далеко не «впервые». Почти за сто лет до этого, в 1897 г., «Призраки» вышли отдельной книжкой в московском издательстве И. Н. Кушнерева — с подзаголовком «Фантастический рассказ» и под псевдонимом «Князь Индостанский».

Произведение — не лишенный интереса и определенных литературных достоинств пример русской мистической фантастики конца XIX века — не переиздавалось и оказалось напрочь забытым широкой публикой, но осталось в научном обиходе. Первым о нем упомянул, похоже, Я. Э. Голосовкер, заметивший в примечании к эссе «Секрет Автора: „Штосс“ М. Ю. Лермонтова»:

И что же! Не только поэтесса Ростопчина поверила в ужасную историю, написанную шутником Лермонтовым, поверили и литературоведы, исследователи Лермонтова, поверили «в новый род литературного произведения», т. е. в «ужасную историю», в ее фантастически сверхъестественные элементы, в оживающий волшебный портрет, в привидение. С их легкой руки «Отрывок» попал в один ряд с «Эликсиром Сатаны» и «Зловещим гостем» Гофмана, с «Мельмотом-Скитальцем» Мэтьюрина. А некий князь Индостанский закончил этот «фантастический рассказ», намекая, быть может, своим оккультным псевдонимом (Индия!) на оккультный характер повести Лермонтова. И уже рядом с нею стали устанавливать и историю об оживающих фигурах гобеленов, т. е. «Жофруа Рудель и Мелисандра Триполис» Гейне, и «Овальный портрет» Эдгара По, и «Портрет Дориана Грея» Уайльда — целую портретную галерею [2] Голосовкер Я. Избранное: Логика мифа. СПб., 2010. С. 417. Об истории этого эссе см. там же послесловие С. О. Шмидта. .

О князе Индостанском, бедном безумце, бросившемся в море «во время переезда из Марселя в Аяччио», много позже, в 1980-е годы, вспомнила А. А. Колганова. В статье «Загадка лермонтовского сюжета» [3] Колганова А. А. Вослед чужому гению. М., 1989. С. 104–114. она предположила, что под этим псевдонимом выступал беллетрист, журналист и мелодекламатор Д. А. Богемский (1878–1931); среди псевдонимов Богемского были и такие, как «Максим Сладкий», «Маркиз из Суук-Су» и «Граф Худой». Но с равным успехом «Призраки» могли быть ранней прозаической пробой пера «Графа Амори» (И. П. Рапгофа, 1860–1918?), такого же, по выражению Колгановой, «охотника до игры с чужой славой», в то время журналиста, художественного критика, рецензента и переводчика. К слову, «Граф Амори», прославившийся в 1910-х гг. «продолжениями» чужих романов (в том числе произведений А. И. Куприна, А. А. Вербицкой и М. П. Арцыбашева), уже в 1898 г. публиковал переводные и компилятивные сочинения под звучным псевдонимом «д-р Фогпари (де Куоза)».

Во всяком случае, автор «Призраков» демонстрирует известную начитанность — он свободно оперирует, например, романтически-гностической мифологемой «спасения падшей Софии» (воплощенной в дочери старого картежника) и соотносит свое творение с одноименной повестью И. С. Тургенева (опубл. 1864). Самоубийство князя в «Предисловии издателя» из книги 1897 г., как и мотив проигранной в карты «чести дочери», были подсказаны черновой записью Лермонтова в альбоме 1840-41 годов («Шулер: старик проиграл дочь, чтобы… Доктор: окошко…»); лермонтоведы давно предполагали, что «Штосс» должен был завершиться гибелью бросающегося из окна в приступе безумия Лугина.

Казалось бы, публикация 1993 г. поставила в этом вопросе точку — но нет, загадки только множатся… При первом же взгляде на тексты 1885 и 1897 гг. становится очевидно, что последний подвергся значительной обработке. Так, «обрамляющая новелла» 1885 г. стала «предисловием издателя», «шахматный игрок» (не отсылка ли к Гофману?) превратился фигуру «князя Индостанского» — «мистика-материалиста», путешественника и адепта спиритизма, как огня сторонящегося женщин.