Андрей Белый - Маски

____________________

Вдруг усом вильнул; и – слова, плоды дум, точно сладкие яблоки, стал бородой отрясать.

– Все идет, говоря рационально, – по предначертанью. Улегся усами; прошелся он:

– Царствует – царь… Безначальные – мы. Руки сжал: носом – в пол:

– Что же, – будем готовы.

И глаз в блеск порочных, агатовых глаз, расширяющихся в изумруды невинные, —

– глаз —

– просинел.

Из агатовых глаз – в голубые глаза Серафимы он ринулся; и Серафима сказала – глазами в глаза:

– Я – готова: на все.

Но он, вынув свой глаз из нее; повенчав ее взоры с Леночкиными, он читал ее мысли; но сделал рукою ее от себя отстраняющий знак:

– Вы – останетесь здесь: не пойдете.

И руку, как с пальмовой ветвью, приподнял – к Леоночке:

– Мы с ней – пройдем!

И казалось, что в ней соблеснулися звезды; и звездный поток, – тот, который'глубокою осенью сыплется из синеродов над скупой землей —

– Леониды, —

– посыпался!

Он же в ответ ей на блеск:

– Были львицею: станете – девочкой.

И Никанору, бросавшемуся, руки выбросил:

– Я – к вам: вернусь; будет – радость!

– Да что вы, профессор?

– Куда собираешься ты?

Он ответил загадкой:

– Туда, где вас нет…

И прошелся; и – видели: борется с чем-то.

– Мы – косные: бодрствовать – трудно… И мир – как разбойник.

Из глаз он выбросил солнечный диск:

– И разбойника братом хотел бы назвать я.

Тут став повелительным, он указал на порог – Леоноре Леоновне:

– Ну-с, вы – готовы?

И дернулась; вертиголовкою, расчетверясь меж собою,

профессором, парочкой дико ее пожиравших глазами людей, – Серафимою и Никанором, – глаза, не мигающие опуская в носочки, как будто ее наказали – вперед наклоненной головкой,

– как тихий лунатик, —

– прошла!

И за нею он вышел.

И больше его Никанор в старом мире не видел, когда они встретились, —

– все —

– было —

– новое!

Вслед Серафима – бежком: в наворачиванье обстоятельств; подняв свою ручку и ей, как щитом, защищался, напоминала головкою отрока быстрого.

Бросила:

– Там – в мою комнату… Там – в моей комнате… можете… вы…

И – задохлась она: из глаз – жар; во рту – скорбь.

– Ну, – пошел разворох разворота!

В диван головою, а плечи ходили; зубами кусала платочек; не плачем, а ревом своим подавясь, занемела; и – ком истерический в горле.

– Чего это вы? – Никанор. – Брат, Иван, объясняется с Элеонорой Леоновнои; он, вероятно, мотивы имеет свои.

Но мотивы такие – болезнь.

– Рецидив.

Посмотрела; и – что-то коровье во взгляде ее.

____________________

Леонора Леоновна, крадучись, переюркнула под стены; на край бирюзового пуфика села; уставилась глазками в розово-серые крапины, глазок не смея поднять.

Он же, крадучись тоже и вставши на цыпочки, пальцы зажатые приподымал умоляюще; и приворковывал, как старый голубь:

– Да вы…

– Не волнуйтесь!

– Прошу вас…

Как чайная роза, раскрылось лицо:

– Да вы… выслушайте!…

Леонорочка с пуфика переползла на диванчик: поближе к нему; и согнув под себя свои ножки, накрыла юбчонкою их.

Он боялся рукою коснуться плеча: точно он не хотел обмять крылышек бабочке:

– Я, говоря рационально, узнал вас.

Глаза ее, как драгоценные камни лампады, сияли; закрылась руками; а он, нагибаясь, пытался увидеть сквозь пальцы в них спрятанный глаз:

– Вы – Лизаша Мандро.

И увидел не глаз, а слезинку, которая в пальцы скатилась:

– Ну, ну-с: ничего себе…

– То ли бывает?

– Проходим-то все мы – под облаком.

Пав на живот, как змея, на него поползла, пересучиваясь и толкаясь худыми, как палочки, ножками.

Он сел на корточки, выставив нос и ладони пред ней, как бы их подставляя под струйку, чтоб бросила личико в эти ладони, которые жгли, как огонь: переполнить слезами.

Он плечики пляшущие, точно пух белоснежный, наглаживал:

– Плачьте себе…

Воркотал, точно дедушка, внучке прощающий:

– Мы полагали не так, как нас, – выбросил руку свою, – положили: меня, вас… и…

– Вашего…

– Батюшку.

Он запинался.

Тут в воздухе взвивши и ручки, и ножки, а спинку чудовищнейше изогнув, опираясь качающимся животом о пружины диванчика, выявила акробатикою истерическое колесо.

И разбросалась с плачами.

Он же над нею зачитывал лекцию:

– Жизнь – давит нас; оттого мы и давим друг друга; жизнь – давка: в пожарах.

И встал, и прошелся, и сел:

– Дело ясное: эти побои его адресованы были не мне-с; и – не он наносил.