Михаил Лермонтов - Штосс

Внезапно Лугин с усмешкой отомкнул форточку в окне. Холодный пар ворвался в спальню. Из всех сил хотелось крикнуть Лугину, но он прикусил губу, чтобы унять волнение, и окликнул дворника тихо и вежливо:

— Эй, эй, послушай!

Дворник в долгополом, полинявшем кафтане поднял голову к окну.

— Зайди, братец, ко мне, на минутку, — позвал его Лугин.

Дворник угрюмо кивнул головой.

Совершенно бесшумно промчался Лугин по комнатам, расставляя кресла, подвигая на место стол, точно скрывая следы преступления, — всего необъяснимо страшного, — что творилось в полутемной квартире.

В прихожей у кухни, он осторожно повернул в замке ключ и отпер входную дверь. Он ждал дворника с затаенным дыханием. Его правая рука была в кармане, где лежала бритва.

На черной лестнице послышались шаги, потом брякнул звонок. Лугин бесшумно и быстро отпахнул дверь. Дворник отшатнулся с невнятным бормотанием:

— Эво, барин.

— Входи, братец, входи, — торопливо сказал Лугин, потирая руки. — Ты мне очень нужен. Пойдем-ка.

— Куда итти-то? — с угрюмой тревогой попятился дворник, прискаливши желтоватые зубы.

— Пойдем, пойдем.

И Лугин потащил его за холодный рукав кафтана. Бледное лицо Лугина пылало. Они бежали по комнатам, задевая кресла. Дворник неуклюже стучал валенками, подбитыми кожей.

В спальне Лугин повернул его лицом к портрету и пронзительно крикнул, сжимая в кармане черенок бритвы:

— Кто такой, кто на портрете?

Дворник посмотрел на портрет, потом со страхом на Лу-гина:

— Известно кто. Полковник из анжинеров. Я вам сказывал.

— Полковник… Тот инженерный полковник, которого послали в Вятку…

— Вятку, не в Вятку, нам неизвестно. А только, как он переехал сюда, так и пропал… Тот самый и есть. Тут и вещи евонные остались и портрет.

— Вот что, — прошептал Лугин. — Хорошо. Тогда ты можешь идти.

Дворник повернулся и уже застучал валенками в соседней комнате.

Лугин остался один.

«Середа», заметил он внезапно красные, припавшие одна к другой буквы внизу портрета.

— Постой, — крикнул Лугин с раздражением. — Какой сегодня день?

— Известно, середа, — послышался голос дворника из кухни.

— Середа, середа…

Внезапное бешенство охватило Лугина. Он бросился за дворником, но в прихожей остановился, в ужасе прижал палец к губам. Дворник уже ушел. Лугин озирался, бормотал. Измученно блистали его глаза.

— Выдал, выдал себя… Придут, схватят…

Он сел на ларь у дверей и заметил тогда, что у него в руке раскрытая бритва. Он сунул бритву в карман.

— Ну что ж, если я сумасшедший, тогда пусть придут… Все равно…

Он бормотал и плакал. Его бледное лицо было вдохновенно, прекрасно.

«Не все ли равно, как погибнуть, — думал Лугин, бродя по комнатам. — К чему, в самом деле, сопротивляться приседающему старичку? Пусть он берет, что хочет, — его душу — только бы привел еще раз с собою сияющее видение».

Все движения Лугина стали покорными, нежными. Он открыл свою дорожную шкатулку. Там еще нашлось три елизаветинских червонца, один надпиленный. Лугин вспомнил, что серебряная мелочь есть и в секретере.

Он собирал все, что у него было, для последней ставки, для последней партии сегодняшней ночью.

Секретер красного дерева со скрипом откинулся на медных позеленевших шарнирах. «А ведь это секретер полковника», — подумал Лугин и начал торопливо отпирать пыльные ящики. В одном лежал заржавленный ключ с обломанной бородкой, в другом кусок сургуча, черный от копоти, и стопка пожелтевших изорванных листков. Лугин нашел еще там пару военных перчаток из пожелтевшей замши и миниатюру, обернутую в посекшийся шелк. Все это было похоже на маленькое кладбище.

На миниатюре был изображен тот же человек, что и на портрете, только в черном мундире военного инженера, с серебряным аксельбантом, какие носили лет десять назад, в 1830 году.

В ящике Лугин нашел и надорванную казенную подорожную в Вятку, на полковника Павла Горовецкого.

Лугин сидел у секретера, разглаживая грубую синюю бумагу подорожной. Он думал, что Горовецкий, как и он, проигрывал старику жизнь ради сияющего видения и, вероятно, погиб, как теперь погибнуть ему.

— Нет, нет, — вскрикнул Лугин.

Он набрал в горсть мелкого серебра, встал и пошел в прихожую.

С ужасной торопливостью обвязал он шею гарусным шарфом и накинул шубу.

Под воротами сумрачный дворник посмотрел на него в окно.

— Послушай, братец, — смущенно и хитро сказал Лугин. — Ты еще подумаешь, чего доброго, что барин-де спятил…