Михай Бабич - Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

И вдруг выражение ее лица изменилось, как только она произнесла:

— Мальчиками!.. Он любил мальчиков.

И я понял по ее лицу, что она подумала о Гастоне.

А некоторое время спустя мы нашли тетрадь Гастона. Я не удивляюсь, что Жюльетт, принеся мне эту тетрадь, плакала и не находила себе места: что это была за тетрадь! Проба пера, но какая! «Александр Македонский в Вавилоне» — было написано на обложке — «Драма в пяти действиях» — и из пяти действий закончена только одна сцена. Представьте себе: сцена в гареме — как он, школяр, представлял, себе гарем Александра Македонского. Бедный мальчик! Мы и не подозревали, что он может хоть что-нибудь знать о таких вещах. И какое откровенное сладострастие — откуда это? Фантасмагория темного переходного возраста? Или влияние дурных книг — попадаются сейчас такие «исторические» романы. Или, может, права Жюльетт? И дух развратного восточного владыки растлил воображение нашего невинного мальчика?

Что еще сказать? С тех пор мы с него глаз не спускали, держали в строгости, и он этому не противился, даже исчезновения тетради, наверное, не заметил; у него наступил эмоциональный спад, и он не говорил больше о страшном экзамене по истории. Мы еще радовались, веря, что самое страшное позади, а ведь, наверное, тогда уже все было решено, и он ходил среди нас как приговоренный к смерти — во власти призрака. До экзамена оставалось всего два дня — и я иногда подтрунивал над ним, упоминая, как он однажды сказал, что не переживет, если ему поставят тройку, хотя другие спокойно переживают и двойки. Но он не отозвался. Как-то я спросил:

— Ну, выучил ты Александра Македонского?

— Все равно не отвечу, — сказал он, — однажды ведь уже отвечал.

И все-таки, знаете, он учил до последнего дня, ходил взад-вперед по комнате и непривычно громко перечислял места сражений:

— Граник, Исс, Гавгамелы, Арбелы… Граник, Исс… Гавгамелы, Арбелы, Гидасп…

Я слышал его голос, но понимал при этом, что он-то не слышит собственных слов.

Собственно говоря, я не могу утверждать, будто мы совсем ни о чем не догадывались, просто наши подозрения казались порой такими невероятными, просто до смешного. Ну, пришел мальчик домой, молчит, сколько мы его ни расспрашиваем, и запирается в своей комнате! Жюльетт хотела пойти за ним, но я ее удержал:

— Оставь, пусть выплачется!

Не то чтобы мы не беспокоились — наоборот, мы встревожились настолько, что даже самим себе стыдились в этом признаться. Представьте же состояние Жюльетт, когда мы нашли мальчика бездыханным под статуей Александра Македонского! Этот призрак прихлопнул его как муху. Остерегайтесь мертвых, остерегайтесь их! Моя жена с тех пор — словно безумная. Я не выдержал больше — пришел сюда побыть немного среди вас. Не торопитесь же, не оставляйте меня, — я боюсь…

Кто знает, в какой из моих мыслей воскреснет призрак?

Перевод С. Вольского.

Наутро толпа у ворот Муравейника, безмолвный, торопливый разговор. Крошечный мураш мечется из стороны в сторону, он только что прибежал; усиками дерг-дерг — из-за этого его и прозвали Таратор.

— Я все видел, — начинает Таратор. — Представляете? Сам видел. Они его схватили. Мимо травяной чащи прошли Рыжие. Сотни, тысячи Рыжих! Целое полчище! И вдруг среди них — он, я его из-за травинки разглядел. Между двумя дюжими муравьями. Теперь ему одна дорога — в янычары! Никогда мы его больше не увидим!

— Ужасно! — засновали усики товарищей.

— Он сам виноват! Мало того, что не успел к отбою… Так еще и Кукленка снаружи оставил! Даже не втащил под крышу, кинул перед самым Муравейником! В такой холодный вечер! Разве у нас нет точнейших усиков-градусников? Мыслимо ли, чтобы в муравьином государстве творилось такое? Интересы молодого поколения прежде всего! И правильно стражники сделали, что не впустили его! Кукленка мы, как нашли, тотчас затащили, но было уже совсем поздно, наверняка он простыл… Будет еще один больной новорожденный, повитухи и так постоянно жалуются. Ой, Святой Муравьед! Носильщики из Внутренней службы уже здесь! Побегу скорей за новым листком…

Они таскали кусочки листьев и складывали их у входов, откуда Носильщики переправляли их в грибковые парники. Вылезали по десять — двадцать мурашей… и, размахивая крохотными зелеными знаменами, опять исчезали в отверстиях Муравейника. Таратор со всех ног припустился вверх по стволу ореха — резать лист.