Джеймс Джойс - Избранные произведения. Том I

— По-моему… чертовски шикарный был доклад.

Крэнли с холодной миной повернул лицо к говорящему, однако [О’Нил] Темпл продолжил:

— Как он энтих расшевелил.

— Habesne bibitum? [25] Ты подвыпил? (лом. лат.) — спросил Крэнли.

— Извиняйте, сэр, — спросил [О’Нил] Темпл у Стивена через головы шедших между ними, — а вы в Иисуса верите?.. Я вот не верю в Иисуса, — добавил он.

Тон этого заявления вызвал громкий смех Стивена, и смех продолжился, когда Темпл пошел спотыкаться чрез некое подобие извинений:

— Так я ж не знаю… если вы в Иисуса верите… Вот я верю в Человека… Если вы верите в Иисуса… оно конечно… Негоже мне было приставать сразу как вас увидел… вы так небось располагаете?

О’Нил хранил торжественное молчание до тех пор, пока речь Темпла не перешла в невнятное бормотанье; затем он сказал таким тоном, как будто бы начинал совершенно новую тему:

— Меня до крайности заинтересовал ваш доклад, а также и речи… Что вы думаете о Хьюзе?

Стивен не ответил.

— Жулик паршивый, — сказал Темпл.

— Я думаю, его речь была самого дурного вкуса, — с сочувствием сказал О’Нил.

— Bellam boccam habet, — произнес Крэнли.

— Да, он хватил через край, пожалуй, — сказал Мэдден, — но, знаете, это энтузиазм, бывает, его заносит.

— Patrioticus est [26] Хорошо говорит. […] Он патриот (лом. лат.). .

— Раз орет — патриот! — сказал с визгливым смехом О’Нил. — Зато речь Батта была, по-моему, отличной — такая ясная, философская.

— А вы считаете так? — крикнул Темпл Стивену с середины тротуара. — Звиняйте… я хочу знать, чего он думает насчет речи Батта, — объяснял он одновременно троим [четверым] остальным… — Вы не считаете… что он тоже жулик паршивый?

Услыхав эту новую форму обращения, Стивен не мог удержаться от смеха, хотя речь патера Батта вызвала у него настроение, крайне далекое от благодушия.

— Да это те же самые штуки, какими он начиняет нас каждый день, — сказал Мэдден. — Знаем мы этот стиль.

— Его речь меня раздражила, — сухо произнес Стивен.

— А с чего? — спросил живо Темпл. — С чего она раздражила вас?

Вместо ответа Стивен состроил гримасу.

— Речь жулика паршивого, — сказал Темпл, — … а я вот рационалист. Я в эту религию ни в какую не верю.

— Я думаю, в некой части речи у него были добрые намерения, — медленно проговорил Крэнли после небольшой паузы, всем лицом повернувшись к Стивену. Стивен ответно поднял свой взгляд, [и встретил] твердо посмотрев в его блестящие черные глаза, и в то мгновение, когда взгляды их встретились, он ощутил надежду. Фраза не содержала ничего ободряющего; он весьма сомневался в ее истине; и все же он знал, что его коснулась надежда. В задумчивости он продолжал шагать рядом с четверкой юношей. На одной из бедных улиц, где они проходили, Крэнли остановился перед витриной небольшой лавочки с мелочным товаром, недвижно уставившись в старый пожелтевший номер «Дейли Грэфик», косо висевший за стеклом. Иллюстрация представляла зимний пейзаж. Никто не сказал ни слова, и поскольку молчание казалось воцарившимся надолго, Мэдден спросил, на что он смотрит. Крэнли посмотрел на спрашивающего и снова вернулся взглядом к пыльной картинке, мотнув тяжко головой в ее направлении.

— Чего там… чего там? — спросил Темпл, который разглядывал какие-то холодные crubeens [27] Свиные ножки (ирл., верное написание cruibins). в соседней витрине.

Крэнли вновь повернул отсутствующее лицо к спрашивавшему его и указал на картинку со словами:

— Feuc an eis super stradam… in Liverpoolio [28] — Видите, лед на улице… в Ливерпуле (гэл., нем. и лат., верное написание feuch). .

Семейный круг Стивена между тем расширился благодаря возвращению Айсабел из монастыря. С некоторых пор ее здоровье ухудшилось, и монахини решили, что ей необходим домашний уход. Она вернулась домой через несколько дней после знаменательного события Стивенова доклада. Стоя у небольшого переднего окна, смотревшего на устье реки, Стивен увидел родителей, выходивших из трамвая; между ними шла худенькая бледная девочка. Отцу Стивена вовсе не улыбалось появление лишнего обитателя в доме, тем более дочери, которую он не слишком любил. Его раздражало, что возможность пребывания дочери в монастыре останется неиспользованной, но его чувство общественных приличий и долга было реальным, хотя и находящим приступами, и он ни за что бы не допустил, чтобы жена одна, без его помощи, отправилась забирать дочь домой. Его взгляд в будущее омрачался размышлениями о том, что дочь станет ему помехой, а не помощницей, а также и подозрением, что бремя ответственности, которое он благочестиво взвалил на плечи старшего сына, начинает этого юношу тяготить. Ему нравились, пожалуй, контрасты, и потому он ждал от своего отпрыска трудолюбия и трезвости, [и] однако нельзя сказать, чтобы он слишком желал обратного материального возвышения. От сына он всего лишь желал, чтобы тот вновь, в тисках обстоятельств, утвердил дух некоего неосязаемого превосходства, и за это Стивен давал ему условное оправдание. Но эта тонкая нить союза между отцом и сыном была порядком истрепана в испытаниях повседневности, и по причине ее хрупкости, а также и [неспособности] постепенного ржавения, начавшего разъедать ее верхний край, сигналы, передававшиеся по ней, делались все слабее и малочисленней.