Эрнест Хемингуэй - Смерть после полудня

Эта книжка объяснила бы, как все кругом меняется, когда ты на закате катишь на поезде с гор в Валенсию, держа на коленках петуха, которого твоя попутчица везет родной сестре; книжка показала бы деревянную арену в Альсире, где убитых лошадей стаскивают на поле, и ты вынужден пробираться мимо этих туш; а еще был бы уличный шум и гам в Мадриде после полуночи; июньская ярмарка, которая бурлит до утра; а после воскресных боев пешее возвращение домой или на пару с Рафаэлем в такси — «¿Que tal?». — «Malo, hombre, malo», [33] «Как дела?» — «Плохо, дружище, плохо». (исп.) с его характерным вздергиванием плеч, — или в компании с Роберто — ты ему «дон Роберто», он тебе «дон Эрнесто», — с таким вечно вежливым, таким обходительным, таким славным товарищем. И был бы дом, где жил Рафаэль (еще до того, как стало почетно слыть республиканцем), где на стене висела голова быка, заколотого шпагой Хитанильо, а на полу стоял исполинский кувшин для масла; дом, где всегда дарили подарки и удивительно вкусно кормили.

Хорошо бы в этой книге передать пороховую гарь, дым, вспышки и треск трака [34] Гирлянды из мелких петард для фейерверка. в зелени деревьев, а еще вкус оршада, ледяного оршада, и свежеумытые улицы под солнцем, и дыни, и запотевшие кувшины с пивом; аисты на крышах в Барко-де-Авила, и их кружение в небе; и арены цвета красной глины; и ночные пляски под флейты и барабан в свете лампочек на ветвях; и портрет Гарибальди, увитый листвой. Получись у меня такая книга, в ней была бы натянутая улыбка Лагартихо; когда-то она была настоящей; были бы матадоры-неудачники, плещущиеся с дешевыми потаскушками в Мансанаресе вдоль Пардского шоссе; «по деньгам и удовольствия», как говаривал Луис; игра в мяч на траве у реки, куда приехал женственный маркизик со своим боксером; где мы приготовили паэлью и пешком вернулись домой уже затемно, пока мимо нас проносились машины; и электрические фонари, просвечивающие сквозь зелень листвы; и роса, сбивающая пыль в прохладе ночи; сидр в Бомбилье, и дорога до Понтеведры из Сантьяго-де-Компостелы с ее крутыми виражами среди сосен и шелковиц, что растут вдоль трассы; и Альгабеньо, самый гнусный очковтиратель из них всех; и Маэра, надевающий боевой костюм в номере Квинтаны в присутствии священника, в тот самый год, когда все так много пили и никто никого не обижал. Да, был такой год, но для книжки этого мало.

Оживи все это заново; вечером с моста сыпани горсть кузнечиков для форели в Тамбре; вставь серьезную смуглую физиономию Феликса Морено в старом пансионе «Агвилар»; не забудь про Педро Монтеса, неуклюжего храбреца с отсутствующим взглядом, который для переодевания к бою сбегал из дому, потому что пообещал матери завязать с корридой, когда его брат Мариано погиб на арене мадридского Тетуана; и Литри, как крольчонок, с его нервным подмигиванием атакующему быку; у него были ужасно кривые ноги и невероятная храбрость; эти трое уже мертвы; и нигде не упоминается о пивной на тенистой стороне улицы под «Палас-отелем», где он сиживал с отцом, а сейчас там устроили ситроеновский салон; и ничего не сказано о том, как несли Педро Карреньо, мертвого, по улицам с факелами и наконец положили обнаженного на церковный алтарь.

В этой, книге ничего нет про Франсиско Гомеса «Альдеано», кто работал на сталеплавильном заводе в Огайо и вернулся на родину, чтобы стать матадором, а сейчас весь в шрамах и отметинах похуже любого, кроме Фрега, один глаз свернут набок так, что слезы текут по носу. Молчит книга и про Гавиру, вместе с быком рухнувшим замертво от точно такой же корнады, что прикончила Эль Эспартеро. Ничего не рассказывает и про Сарагосу, ночь на мосту с видом на Эбро, ни про того парашютиста, которого мы увидели на следующее утро, ни про Рафаэлевы сигары; ни про конкурс хоты [35] Хáта — испанский народный танец с кастаньетами, обычно под гитару и один голос. в старом театре с красным плюшем и чудесные юные пары; ни про тот день в Барселоне, когда застрелили Noy de Sucre, [36] Вернее, Noi del Sucre, «Сахарок», прозвище анархо-синдикалиста Сальвадора Сегу и (1886–1923), который любил пить кофе с сахаром вприкуску. ничего этого здесь нет; и про Наварру нет; и про дурацкий город Леон; и про то, как валяешься с порванной мышцей в гостиничном номере на солнечной стороне улицы в Паленсии в знойный день; никто и понятия не имеет, что такое настоящая жара, пока сам там не побывает; или про ту дорогу от Рекены до Мадрида, где колеса проваливаются в пыль по самые оси; или что такое пятьдесят по Цельсию в тени в Арагоне, когда радиатор закипает через пятнадцать минут на гладком шоссе, хотя с машиной все в порядке, никакого нагара или поломок.