Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 2 [Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс]

— А по-твоему, кем мог быть этот человек с лицом раба?

— Вне всяких сомнений, тем же, кто и сопровождал даму постоянно, то есть вероотступником Жозефом Эйбу. Еврей знал, что он пользуется покровительством губернатора, и потому побоялся лезть не в свои дела.

Я рассмотрел браслет — неопровержимое доказательство совершенного преступления, и меня поразила, почти напугала цепь так называемых случайностей, в результате которых он попал ко мне на стол.

Я попросил Рагеха оставить браслет, преисполненный решимости разоблачить негодяя. После того как он ушел, я наведался в бывшую резиденцию, чтобы повидаться с помощником управляющего Азенором, который недавно заменил сержанта и исполнял обязанности начальника данакильского округа. Хотя он был креолом мартиникского происхождения, на мой взгляд, в нем не было ничего, что обычно вызывает неприязнь к метисам. Его очень любили туземцы, а они редко питают расположение к не вполне белым людям.

В глазах негров даже незначительная примесь черной крови в человеке является признаком его неполноценности, и они презирают метиса и ненавидят его еще сильнее, когда он стремится утвердить себя за счет хвастовства. Я всегда испытывал симпатию к Азенору благодаря его простоте и непоказной храбрости, которую он проявлял не раз. Азенор в свою очередь понимал смысл моей свободной жизни, и я даже думаю, что он чуть-чуть мне завидовал, настолько были ему в тягость пошлость и скудоумие колониальных чиновников. Он с большой радостью согласился занять эту должность в Обоке, который слывет Лиможем Французского Берега Сомали, хотя она и обрекала его на одиночество.

Находясь еще под впечатлением истории, услышанной от Рагеха, я подробно рассказал ему об этом и о той роли, которую сыграл в нем Жозеф Эйбу.

Азенор выслушал меня молча, и я удивился тому, сколь глубоко взволновала его эта история, к которой он не имел никакого отношения. Выражение его лица, обычно детское и насмешливое, сменилось на серьезное и озабоченное, словно он страдал от мучительного противоречия, от разыгравшегося в его душе ужасного конфликта между совестью и долгом.

Зная, что он является доктором права, я изложил ему обстоятельство судебного заседания, приведя предвзятые аргументы временно исполняющего обязанности судьи, чья недобросовестность, похоже, поощрялась мстительностью и личными мотивами казначея, выдвинутого по случаю на роль прокурора Республики. Пока я говорил, он облокотился о стол, руками обхватив свою голову, явно испытывая сильное волнение. При имени Ломбарди Азенор вдруг вскочил с места, и я увидел, что он побелел. Проведя рукой по лбу и как бы пытаясь прогнать нестерпимо мучительную мысль, он сказал:

— Я, возможно, нарушу сейчас свой профессиональный долг, но моя совесть не позволяет мне больше молчать, ибо я опасаюсь, что невольно стал сообщником гнусного преступления. Вначале я думал о государственных соображениях, но теперь понимаю, что речь идет о личной мести, и тот факт, что ее орудием был избран подлый убийца, которого вы разоблачили, заставляет меня опасаться худшего. Когда прибегают к услугам таких типов, чья способность пойти на любые злодеяния известна всем, это означает, что кто-то готов их к этим злодеяниям подтолкнуть. Все средства будут хороши, и когда я вспоминаю о коварстве Ломбарди, то прихожу в ужас от того, что так долго молчал… Короче, факты таковы, может быть, они прояснят вам ситуацию — только бы не было поздно!.. Заведомо необъяснимая враждебность губернатора Аликса и его невероятная предвзятость, проявленная в вашем деле с транзитом, на мой взгляд, связаны со странным маневром, в котором важнейшую роль сыграл Жозеф Эйбу. Прежде чем изложить его суть, позвольте мне задать вам один вопрос. Эйбу передал или продал вам бланки с официальной печатью из канцелярии губернатора?

— Он мне их передал, но можно сказать, почти продал. Я попросил его получить от местных властей письмо, удостоверяющее, что закон от июня 1887 года до сих пор действует. Я мог бы и сам обратиться с такой просьбой в канцелярию, но он отговорил меня, опасаясь, что тогда этот закон будет отменен особым указом. Вместо письма он прислал мне два чистых бланка с печатями. Когда я вернул их ему по приезде в Джибути, он заявил, что якобы неправильно меня понял. На другой день Эйбу принес мне требуемое письмо с неразборчивой подписью.

— Теперь понятно. Итак, произошло вот что: Жозеф, очевидно, после встречи с вами навестил Ломбарди (тогда временно исполняющего обязанности прокурора Республики), чтобы уведомить последнего о поручении, которое вы ему дали. Тогда-то и было решено отослать вам бланки с печатью губернатора, по-видимому, с тем, чтобы побудить вас самостоятельно их заполнить и подписать, то есть совершить подлог… Ломбарди вызвал меня вместе с Аликсом (в тот момент он еще не был временно исполняющим обязанности губернатора). Он взял нас в свидетели отправки этих бланков, на которых Аликс собственноручно поставил печати в канцелярии. Чтобы проще было доказать подделку, были использованы красные чернила, тогда как печати обычно имеют черный цвет. Таким образом, вас могли обвинить в том, что вы украли печать и потом проставили ее чернилами, которыми в канцелярии не пользуются. Как объяснил Ломбарди, требовалось установить: говорит Жозеф правду или лжет. Вопрос был бы решен либо вашим ответом на это письмо, либо вашим молчанием, а оно, как известно, знак согласия… Со своей стороны, я не понимал тогда, какое значение могли иметь эти проштампованные бланки. Даже если вы действительно попросили их достать, то главное — как вы собирались ими распорядиться. Но хотя способ проверки показался мне странным, я подписал протокол, и письмо было доставлено на почту самим Аликсом… Итак, через несколько дней после этого Эйбу пришел к Ломбарди и показал чек на тысячу франков, который, по его словам, являлся вознаграждением за передачу необходимых документов. С другой стороны, они видели, как вы беседовали с ним, что полностью подтверждало обвинение, выдвинутое Жозефом против вас.