Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 2 [Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс]

Какого черта надо этому аскеру в Мокке? Мне пришла в голову мысль: а не послан ли он с тем, чтобы узнать, действительно ли я везу свои ящики в Мокку?

Мучимый этим подозрением, я тут же осознал, какой опасности я себя подвергну, если не остановлюсь в этом порту. Я еще не знал, как этот поступок может быть использован против меня, но он, вероятно, имел исключительное значение, если уж правительство проявило такое усердие, чтобы уличить меня в обмане. Надо было любой ценой лишить власти этого оружия, которое их шпион рассчитывал получить в Мокке, куда — и в этом он не сомневался — я не прибуду. Но не везет ли этот сомалиец какое-нибудь послание от губернатора с просьбой к имаму Йяйя арестовать мои ящики, а значит, и мой корабль в том случае, если я все-таки войду в порт Мокки? Ведь соседи охотно оказывают друг другу такие мелкие услуги, уподобляясь чернокожим царькам, которые по отношению к своим подданным не имеют никаких других обязательств, кроме как выжимать из них подать и время от времени отрубать им головы для острастки.

Губернаторы колоний и даже правители в своих провинциях мало чем отличаются от султана-варвара или чернокожего царька в том, что касается соблюдения закона собственной прихоти и пренебрежения к справедливости. Вполне возможно, что эти два тиранчика сговорились между собой, тем более что имам был не прочь сделать приятное французам. Он их, конечно, ненавидел, равно как и всех христиан, но корыстолюбие подсказывало ему, что иногда следует проявить сдержанность.

Рассмотренная в таком политическом аспекте ситуация показалась мне весьма серьезной. Надо было срочно устранить опасность, прибегнув к тайным средствам, то есть, заручившись поддержкой подчиненных, чтобы имам не прослышал об этом деле.

Я сразу подумал о шейхе Иссе, знаменитом работорговце, которому султан Йяйя ни в чем не отказывал.

На страницах книги «Тайны Красного моря» я рассказал об этом странном человеке, которого боялись и уважали не только его соплеменники, свирепые данакильцы, но и самые отдаленные племена эфиопского Запада — каффа, джима, гондар, где деревенские старосты приберегали для него самых красивых мальчиков, кандидатов на почетную должность евнухов. Семьи, в которых росли эти юные избранники, произносили дополнительные молитвы после ежевечернего богослужения в мечети, умоляя Аллаха послать им шейха Иссу прежде, чем их сын минует возраст, благоприятный для ритуала оскопления. Его имя было известно всем на обширной территории, вплоть до Чада, а его печать обеспечивала беспрепятственный проход через разные владения всем, кому посчастливилось ею обладать.

Никто никогда не знал, по какой тропе семенит его черный мул, более быстрый, чем зебра; многочисленные жилища шейха, с женщинами и стадами, словно вехи, отмечали его путь. Он приезжал туда неожиданно, иногда после многих месяцев отсутствия, и вел себя так, будто и не покидал этих мест.

Всем своим пристанищам он предпочитал дом в Рахейте, расположенный на берегу Красного моря, у входа в Баб-эль-Мандебский пролив, посреди безлюдного пляжа, над которым проносится хамсин. Мои люди подтвердили мне, что он должен находиться там в это время года. Навещая свои стада в горах Мабла, Мола узнал, что шейх ждет небольшой караван отборных рабов из Судана и что он наверняка будет в Рахейте, чтобы встретить рабов и посадить их на судно.

Включив мотор, я приблизился к африканскому берегу и поплыл вдоль пляжа, окаймленного низкими дюнами, которыми заканчивается огромная равнина, поросшая мимозами. Перед оазисом, состоящим из финиковых пальм, взлохмаченных ветром, стояла мечеть с куполом, ослепительную белизну которому придавала ракушечная известь. Несколько хижин, расположенных между дюнами, покрытыми голубым кустарником, подставляли свои круглые спины порывам вздымающего песок ветра, а на берегу дремала зарука со снятой мачтой.

Место казалось безлюдным.

Я бросил якорь под прикрытием каменистого выступа, и какая-то женщина вышла из хижины. Стоя на баке, Мола помахал ей своим тюрбаном, и она опять скрылась в жилище.

Вскоре после этого из-за дюн вышли мужчины с ружьями на плечах, и один из них ответил на наше приветствие. Зная местные обычаи, я выстрелил из ружья в воздух, и над дюнами тут же расцвели хлопья белого дыма, подхваченные ветром. Шейх Исса был здесь.

Когда мы спрыгнули на песок, нас встретил второй залп. И ко мне навстречу вышел данакилец, завернувшийся в абиссинскую хаму с красной каймой, своего рода римскую тогу. Я узнал в нем шейха Иссу. Увы, он сильно постарел, однако взгляд был таким же живым, а на его похудевшем лице, как бы вырезанном из твердого дерева, нельзя было заметить никаких признаков одряхления. Освоившись с этим первым впечатлением, я вновь нашел его таким, каким он сохранился в моей памяти.